светлость. Это наверняка улучшило бы ваше расположение духа.
От этой возмутительной наглости лицо герцога стало мертвенно–бледным.
— Наполовину. Отныне размер твоего содержания будет урезан вдвое. Так что можешь попрощаться с добротной обувью от Хенсшоу и роскошной одеждой от Уэстон. Больше никаких скандальных вечеринок, никаких поездок на Восток. И никакой проклятой художественной галереи!
— В таком случае я вернусь в имение, — предложил Мэтью, вытаскивая из рукава козырь, который помог бы разом закончить этот мучительный разговор. — Только вообразите, как, просыпаясь каждое утро, вы будете находить меня за столом, вкушающим завтрак в компании вашего прелестного семейства. Только представьте, какое влияние я могу оказать на своих дражайших сестер!
Отец угрожающе покачнулся на пятках, его глаза стали наливаться гневом.
— Ты, чертов ублюдок, оставь в покое мою семью!
— Оставьте мое содержание целым и невредимым, а я оставлю в покое вашу жену и ваших очаровательных девчушек.
— Я еще найду твою ахиллесову пяту, — гневно прорычал отец, топая к двери спальни. — Клянусь, я найду твое слабое место, и, когда я это сделаю, тебе поможет лишь Бог!
— Бог? — со смешком переспросил Мэтью. — Да сам дьявол выбросил меня из ада, не сумев выдержать конкуренции! Вы действительно считаете, что Бог мне поможет?
— Нет, братец, — пробормотал отец, окинув взглядом взъерошенные волосы Мэтью, его ленивую позу, — нет, Он не спасет тебя. Ты просто не стоишь таких усилий.
Посмотрев вслед уходящему отцу, Мэтью обратил внимание на комод, стоявший рядом с кроватью. Там лежал его альбом для рисунков. Граф взял альбом и стал просматривать эротические эскизы прекрасной женской фигуры, то и дело вспыхивающей в его сознании. Уоллингфорд видел эти соблазнительные формы каждую ночь и грезил ими, чуть ли не каждый день.
Внимательно просматривая рисунки, он снова и снова проникался красотой своей модели, чувствуя, как нарастает острая боль в сердце. Мэтью рисовал эту женщину во всех позах, какие только мог придумать, и в любых позициях, в которых хотел в нее войти. Волосы героини набросков всегда были разных оттенков, а ее лицо — чистым, абсолютно белым.
Издав глухой тоскливый стон, Уоллингфорд бросил альбом на кровать и в ярости швырнул об пол пустую бутылку из–под абсента, разлетевшуюся на тысячи мелких осколков. О боже, жизнь Мэтью точно так же разваливалась, а он мог думать только о Джейн. Где она теперь? Кто с ней? Думает ли возлюбленная о нем? Не омрачены ли ее мечты воспоминаниями?
Что же теперь делать?
В отчаянии, запустив руки в волосы, Мэтью зажмурился, пытаясь заставить себя выкинуть из головы Джейн и подумать о чем–нибудь другом. Можно подумать, у него нет иных дел, кроме как бесцельно сидеть на одном месте и горько оплакивать потерю любимой женщины!
На прошлой неделе на доходы, вырученные от аукциона, граф приобрел под свою галерею маленький захудалый магазинчик в Блумсбери. Рабочие уже начали оборудовать помещение в соответствии с проектом, разработанным хозяином. Мэтью мог пойти туда. Сбежать в свой воображаемый мир искусства, выбросив из головы навязчивые мысли о Джейн. Можно было взять молоток и начать ломать стены, с каждым мощным ударом все настойчивее изгоняя Джейн из собственной души.
Разрушение… Только так Мэтью мог выпустить наружу обуревавшие его страсти. Работа вконец измотала бы Уоллингфорда, и его утомленный мозг наконец–то избавился бы от мыслей о Джейн, мечтаний о том, чем он хотел заняться с этой обладательницей соблазнительных форм.
Джейн… Граф открыл глаза, пытаясь сфокусировать взор на солнечном свете, струящемся из окна. Все его раздумья рано или поздно возвращались к ней. «Как же это прекратить?» — напряженно думал он, опасаясь, что эта пытка никогда не закончится.
— Милорд, я приготовил ванную, ваш чемодан уже упакован.
Мэтью в удивлении уставился на камердинера:
— Упакован? Зачем?
— Вы собирались ехать в Бьюдли, милорд. На свадьбу, — пояснил слуга в ответ на недоуменный взгляд графа. — Вы ведь все еще шафер лорда Реберна, не так ли?
Черт побери, он совсем забыл о свадьбе! В этом навязчивом бреду, вызванном потерей Джейн, многие вещи будто стерлись из памяти.
— Верно, — проворчал граф, — я встану через секунду.
— Мальборо, — позвал он, останавливая камердинера у двери. — Корреспонденция доставлена?
— Да, милорд.
— Есть ли… есть ли там что–нибудь… личного характера? — спросил Мэтью, чувствуя, как его щеки краснеют от смущения.
— Нет, милорд.
Мэтью кивнул и решительно смял альбомный лист. Пришло время забыть Джейн. Оставить в прошлом все, что было связано с ней. И особенно то, как эта женщина, казалось, пробудила его от десятилетий тоскливой дремоты.
— Что–нибудь еще, милорд?
— Нет, ничего.
«А ничего другого в жизни и нет», — мрачно подумал Мэтью по пути в гардеробную. Джейн ушла, исчезла, растаяла в угольной копоти и тумане. И теперь у него не было ни единого шанса найти ее. Лондон был отличным местом для того, кто хотел спрятаться, кто не желал, чтобы его обнаружили. А сейчас Мэтью было очевидно: Джейн не хотела, чтобы он нашел ее в тайном убежище.
Раздвинув бархатные занавески кареты, Джейн увидела за окнами дивный сельский пейзаж. Только– только начинался май, и гористая местность графства Вустершир пробуждалась после долгой суровой зимы.
Деревья уже были в полном цвету, и бескрайние поля пестрели зеленью всех оттенков — от светлых и нежных до насыщенных, изумрудных. Вдали, где–то за линией горизонта, маячила поросшая травой и низким кустарником гряда холмов Малверн–Хиллз. Графство, в котором причудливая смесь самых разных гор сочеталась с зерновыми полями и фруктовыми садами, было усеяно маленькими рыночными городками, которые не менялись столетиями.
Здесь стремительно развивающаяся промышленность не поглотила милую деревенскую местность, как это произошло со многими северными областями Англии. Тут не было гигантских труб, изрыгающих облака густого черного дыма. Ни одного из сельхозугодий не было стерто с лица земли ради строительства огромного завода или железнодорожных путей. Возможно, жителям Вустера повезет и они, еще хотя бы несколько лет смогут избегать ядовитых щупалец индустриализации, сохраняя самый впечатляющий, по мнению Джейн, пейзаж во всей Англии.
За окном пестрели тюльпаны и нарциссы, выросшие сами собой под деревьями. Высокие, все в сережках ивы и дикие травы, буйно растущие в канавах вдоль дороги, покачивались и шелестели под дуновением теплого бриза. Стоял идеальный весенний день — не излишне холодный, не чрезмерно жаркий. Ветерок был совсем легким, солнце ярко сияло, и ни одного облачка не омрачало зеленовато– голубое небо. Прекрасный весенний денек. Джейн каждый раз от души наслаждалась этой поездкой к племяннице леди Блэквуд. В детские годы ее мир был сужен до Лондона, грязного и мрачного Ист–Энда. Тогда она и представить себе не могла, что мир, не говоря уже об Англии, может быть таким прекрасным. Каждый год Джейн сопровождала леди Блэквуд в этом путешествии, и каждый год она искренне восхищалась прелестями деревенских окрестностей.
Джейн откинулась на мягкие подушки, наслаждаясь изумительным ландшафтом и безмятежным покоем. И все же ей никак не удавалось выкинуть из головы волнующие события последних недель. Джейн силилась, но не могла унять беспокойство, терзавшее ее последние пару дней, с момента отъезда из Лондона.
В душе Джейн поселилась странная смесь страха и мрачного предчувствия, и разгадать эти ощущения никак не получалось. Она знала лишь одно: по мере приближения к Бьюдли — сонному маленькому георгианскому городку к северу от Вустершира — беспокойство лишь нарастало. Джейн чувствовала, как где–то в животе что–то в волнении трепетало, но вернуть себе желанное спокойствие она не могла.
