опустился и остановился на распахнутом халате. Как она могла не заметить!
— Ты думаешь, что я какой-то хищник, который наслаждается своей добычей.
— Нет! — резко сказала она, второпях запахивая шелковый халат. Ей совсем не хотелось, чтобы он приписывал ей подобные мысли. Перед ней предстал образ леопарда. Это не о нем. Если Ханиф и хищник, то скорее орел или ястреб. — Нет, — повторила она.
Ее отрицание звучало фальшиво. Скорее всего, из-за смущения, вызванного распахнувшимся халатом.
— Если бы я относился к числу мужчин, охотящихся за беспомощными женщинами, то присутствие даже десятка пожилых женщин меня не остановило бы.
— Уверяю тебя, Ханиф, что ты не сделал ничего, что заставило бы меня чувствовать себя некомфортно или неудобно.
— Ты правильно делаешь, Люси Форестер, что ведешь себя со мной очень осторожно. Ты меня не знаешь.
Она знала уже достаточно. В голове роились не совсем лестные мысли о Ханифе. Слава богу, она не озвучила их.
— Я знаю, что ты спас мне жизнь, Ханиф. Я ничего для тебя не значу, но ты очень щедрый человек и немало потратил на меня как денег, так и времени. И это благодаря доброте твоего сердца, — сказала Люси и, желая убедить его, добавила: — А не из-за моей красоты. — Она пальцем обвела свое опухшее лицо.
Он не стал возражать, также не стал льстить ей.
— Приезд Амейры и ее няни Фатии был для меня таким же неожиданным, как и для тебя. — По интонации Люси поняла, что также и неприятным. — Они прибыли вчера вечером, и, как ты уже заметила, пожилая женщина очень занята.
Люси подумала, что Ханифу очень редко приходилось объясняться. И это, безусловно, большая любезность с его стороны.
— Твоя дочь не живет с тобой? — спросила она так, как будто они просто мило беседуют. Только дрожание голоса выдавало ее нервозность.
— Ребенку здесь нечего делать. Амейра живет в столице с ее бабушкой. — Он встал, и Люси решила, что разговор закончен, но заметила на его лице странную улыбку. — Думаю, когда она узнала, что у меня в доме молодая женщина, то сразу же отправила Амейру сюда.
— Если бы твоя мама видела, в каком я состоянии… то не стала бы придавать этому значение…
— Ты права, конечно же. Будем надеяться, что Фатия ей позвонит и убедит, что опасаться нечего.
Замечательно…
Она хотела было сказать, что настоящий джентльмен не согласился бы с ней, но решила промолчать.
— Боюсь, что мое спасение обходится тебе дороже, чем ты думал.
— Mash'Allah, — сказал Ханиф, протягивая ей костыли. Он всегда был рядом, чтобы помочь ей.
— Mash'Allah, — повторила она, входя в комнату. — Воля Божья?
— Ты изучала арабский? — Его интерес был неподдельным.
— Я купила себе самоучитель на CD. Хотела… — но тут она остановилась. Она хотела удивить Стива, хотела выучить арабский, чтобы помочь ему с бизнесом.
— Довольно-таки сложно выучить язык самостоятельно. Но за четыре недели ты сможешь достаточно освоить его.
— Четыре недели?
— Ну, ты же хотела узнать, как долго будет заживать лодыжка. Я говорил с врачом. Он сказал: три- четыре недели.
— А… понятно. Спасибо. Обещаю, что не буду злоупотреблять твоим гостеприимством более трех дней.
— Ты не злоупотребляешь. А что ты будешь делать в Англии одна, в холодном доме? Как будешь покупать еду, готовить, заботиться о себе?
Что она точно не будет делать, так это ожидать помощи от церковной общины своей бабушки. Они потеряли к ней всякий интерес, когда узнали, что больше не получат денег.
— Он не холодный.
— В Англии везде холодно. — Приняв ее молчание за согласие, он продолжал: — Ты останешься здесь, Люси, пока полностью не выздоровеешь. Или до тех пор, пока твой муж тебя не заберет.
Ханиф взял кресло и, отнеся в ванную, установил его в душевой кабине.
— Я постараюсь тебя не намочить. — Он включил воду и снял душ с крючка.
— Ты не должен этого делать. Я уверена, что справлюсь сама.
Она села в кресло, распустила волосы и наклонила голову в ванну.
— Оставь, я сам все сделаю.
Я не беспомощная, думала Люси. Еще день или два, и она снова будет в пути, хотя и велик соблазн остаться и чувствовать себя принцессой.
У нее дела, ей надо развестись с мужем.
Хан положил полотенце ей на плечи.
— Не слишком горячо?
Она помотала головой. Умение, с которым он справлялся с ее длинными волосами, говорило о том, что у него была практика — ему приходилось мыть волосы жене, когда она совсем ослабла.
У Люси не было опыта общения с такими мужчинами, как Ханиф, и она не имела права судить ни его, ни образ его жизни. Только то, как он с ней обращался.
— Я ненавидела это, — сказала Люси, когда они вышли обратно на балкон, чтобы ее волосы просохли на солнце.
— Когда тебе мыли голову?
— Нет, это еще не так плохо, но у бабушки был ужасный гребень, которым она чесала мне волосы. Было жутко больно.
— Я не сделаю тебе больно, — сказал Ханиф и стал аккуратно расчесывать ее волосы, прядку за прядкой. — Непривычно видеть европейскую девушку с такими длинными волосами.
— Бабуля принадлежала к догматической церкви и верила, что для женщины это грех — обрезать волосы. Она заплетала мне ужасно тугие косы, когда я была маленькая. Однажды я обрезала их портняжными ножницами.
— Она разозлилась?
— Ну, довольной не осталась, — призналась Люси. Она никому не говорила о том, что ее избивали. Синяки у Люси прошли гораздо раньше, чем снова отрасли косы. Но на этот раз она научилась сама заплетать французскую косичку: не такую тугую, но и не противоречащую идеалам бабушки. — Я была непослушной девочкой.
— Дети и не должны быть послушными. Они должны быть детьми. У тебя не было матери?
— Где-то была.
Люси сказала правду, прежде чем подумала. Обычно на этот вопрос давался другой ответ: мать умерла, когда она была ребенком. Менее болезненный, чем правда. Но она не могла врать Ханифу, у которого ребенок на самом деле остался без матери.
— У меня была… у меня где-то есть мама. Она меня бросила. Оставила с бабушкой, а сама сбежала. Ей было шестнадцать. Не замужем.
Люси подумала, что это, наверное, шокирует Ханифа. Возможно, она и хотела шокировать его, показать, какой особенной была Hyp. Если бы ее мать имела хоть долю того сострадания, любви, которыми обладала его жена…
— Девушек на Западе не защищают отцы, — сказал он, не проводя аналогий или же игнорируя их. — Они провокационно одеваются, выходят без сопровождения. Поэтому все и происходит.
— Возможно. Ее отец, мой дед, умер, когда ей было четырнадцать. Может, если бы он был жив, все сложилось бы по-другому. — Ее бабушка не ушла бы в религию настолько. Мать не стала бы бунтовать.
