— Нет. Я немного пройдусь. Здесь недалеко.
— Ну, как знаешь…
Элкар отрывается от мокрого асфальта и полого уходит в черное небо. Некоторое время я различаю его призрачный силуэт на фоне подсвеченных изнутри арок и переходов. Потом он вливается в плотный поток пассажирских машин и пропадает из виду.
Волоча гудящие ноги, я бреду по Гигаполису. Мимо изукрашенных витрин, мимо дерганно вспыхивающей рекламы товара, которого нет и не предвидится, мимо огромных щитов с биржевыми новостями, которые никому не интересны. Задерживаюсь у анимированной афиши кинотеатра. Какой-то дурной боевик: пальба, перекошенные рожи, состоящие в основном из челюстей, и, естественно, голые задницы… Сквозь стеклянную дверь кассы видно, что билеты есть на все сеансы, а вот зрителей, напротив, нет. Та кучка мелкой шпаны, что прячется от дождя под растрескавшимся бетонным козырьком, в расчет не идет. Боевик они видели уже сто раз — по пиратским каналам домашнего видео. Они ищут приключений. Но в такой промозглый вечер все напрасно. Шпана курит дешевые сигареты, временами гнусно гогочет, пихает друг дружку конечностями, неумело имитируя технику капоэйры. Должно быть, кончится тем, что скуки ради они передерутся меж собой и разбредутся-таки по домам, на радость папочкам-мамочкам.
Холодно. Я надвигаю на лицо капюшон, поглубже уталкиваю руки в карманы и сутулюсь. Мне тоже не хочется домой. Но больше идти некуда. И нет сил на приключения.
Сегодня было все, что только может выпасть на долю трассера. И травля расплодившихся крыс в теплосети. И оцепление вокруг мэрии. И бешеный кобольд в подъезде Биржевого союза. И освобождение частного дома от самовольно вселившихся многодетных мамаш из «отбойной волны». И черт знает что еще. Поэтому я ни на что больше не годен, кроме как пешком протащиться несколько кварталов, попутно проветривая затуманенные мозги, добраться до опостылевшего дивана и упасть там до утра.
Завтра будет то же самое.
Возле маленького бара с сомнительной репутацией мерзнут голоногие нимфетки. Нынче на них спроса нет. Какое-то время они шепотом обсуждают, имеет ли смысл привязаться ко мне. И вполне справедливо решают: нет, не имеет…
Сворачиваю с освещенной улицы в подворотню. Сразу за разнопестрой показухой офисов и маркетов начинается темень и грязь жилых кварталов. Никто не ремонтировал эти переулочки и дома за последние двадцать лет. Стены из проеденного кислотными ливнями кирпича. Стены из выщербленных панелей, ничем серьезным уже не скрепленных. Стены из разбитого стекла и рассыпавшегося в прах бетона. За ними живут. Точнее, пытаются жить. Латают дыры в стенах и потолках. Травят крыс и травятся при этом сами. Кипятком, фальшивыми излучателями пси-волн и липовыми бабкиными заговорами гоняют мутировавшую нечисть. Спят здесь, любят здесь, рождаются и умирают здесь. И при всем том каждое утро выходят из домов и идут на работу. Только поэтому и стоит еще Гигаполис.
Я и сам — один из них.
Может быть, зря все это?
Если в один паршивый день плюнуть на все и уехать… хоть куда, хоть к неграм в Африку… может быть, этот несуразный город рухнет наконец и рассеется, как Богом проклятый Вавилон?
Двор совсем безлюден. Кому охота сидеть на лавочке в такую дрянную погоду? При тусклом свете окон (значит, дали-таки электричество! И на том спасибо власти родной…) старательно обхожу вонючие лужи, в которых плавают нечистоты и крысиная падаль. Вот и мой подъезд.
Перед тем как открыть разбухшую от сырости дверь, оборачиваюсь.
Мне показалось, будто кто-то окликнул меня по имени.
И в самом деле, в тени давно умершего корявого дерева маячит плоская сгорбленная фигура.
Когда она отлипает от полусгнившего ствола, на лицо позднего визитера падает слабый лучик света из окна второго этажа. И я узнаю его.
Это Рим Гафиев.
ЭТИ ДВОЕ
(ОПЫТ ФАНТАСТИЧЕСКОЙ МЕЛОДРАМЫ)
1
Пирогову приснился сон. И все бы ладно, только сон был цветной. От неожиданности Пирогов тут же проснулся и сел, ошалело крутя головой и стараясь припомнить, что же такое ему только что привиделось. Но в памяти застряли какие-то невнятные образы. Лица. На Земле он, разумеется, видел сны каждую ночь, и все они были черно-белые. Одно время Пирогов даже гордился этим обстоятельством, выделявшим его среди всех прочих смертных. Потом ему сказали, что это свидетельствует лишь о недостатке воображения, и Пирогов перестал гордиться своими снами.
Разобравшись в ощущениях, Пирогов пошарил вокруг себя. Оказалось, что он прикорнул в приборном отсеке. Ноги упирались в кожух метеоритного локатора, голова до пробуждения покоилась на генераторе защитных полей. Оба прибора не работали. Они подвели Пирогова еще в пространстве, иначе не куковал бы он сейчас на планетолете, который после посадки больше чем наполовину состоял из запасных частей к самому себе.
Пирогов посмотрел на светящиеся стрелки наручных часов. Была половина шестого, но это ни о чем не говорило. Часы шли по-земному и показывали не то раннее утро, не то ранний вечер. «Татьяна еще спит или уже вернулась с работы, — подумал Пирогов. — Если второе, то уже плещется в ванне». Он тут же помечтал о горячей ванне. В конце концов, он был согласен даже на душ.
В планетолете, разумеется, некогда был душ. Теперь на его месте красовалась пробоина. Через бытовой отсек малым ходом вошел камень два метра на три и без особой задержки вышел через энергоагрегаты. Судьба хранила Пирогова от неминучей гибели: за десять минут до рандеву с камнем она увела его в шлюзкамеру на профилактическую подзарядку скафандра. Едва только Пирогов осознал, что планетолет неспешно превращается в крупноячеистое сито, как побил все личные рекорды по надеванию скафандра. Жаль только, что это его достижение некому было оценить по достоинству.
Метеоритная защита не сработала. Чтобы подложить Пирогову свинью, она избрала один- единственный участок всей трассы, который приходился на задворки Пояса Астероидов. Теперь груда хлама, обозначавшая собой останки грузового планетолета, тихо лежала на ребристой поверхности какого- то небесного тела, угодив носовой частью в застарелую трещину, и сквозь стены почти всех отсеков были видны звезды. В том числе и Земля — яркая точка на черном небосводе, сильно отливавшая голубым.
Пирогов не стал включать фонарь из соображений экономии. Ресурсов у него оставалось всего ничего — спасибо тому камню. Воздух удержался только в не задетом приборном отсеке и в регенерационной камере, и если за несколько суток не удастся наладить его воспроизводство, всему крышка. Что касается пищи, то грузовой отсек был побит несильно, только промерз и обезвоздушел, и при желании туда можно было проникнуть. Пирогов был сейчас на положении Робинзона. Однако тому повезло не в пример больше: он не сталкивался с проблемой дефицита воды и воздуха. «На астероид бы тебя, дружок», — беззлобно подумал Пирогов.
Самое странное заключалось в том, что сам он искренне не верил в свою гибель. Умом понимал, что нет у него ни единого шанса выжить: одно пропало, другое повреждено, времени в обрез. А все равно не верил.
Пирогов снова пристроился на генераторе и закрыл глаза. Он представил себе Таню. Как она просыпается от нудного стрекотания будильника, долго колотит ладошкой вокруг да около, прежде чем попадает по кнопке. Истекает еще минут пять, и она вспоминает, что уже утро и пора идти в бюро. От воспоминания до действия проходит еще какое-то время, и вот у Татьяны не остается ни секундочки на то,
