Я смотрю на деревья. Я жду хотя бы самого незначительного отклика на наш зов, но ничего не меняется в природе. Ветерок не становится сильнее после того, как мы произносим имя Сары, ни одна ветка не издает хруст, ни одна белка не устремляется вверх в эту минуту, небо не затягивается тучами, и солнце не светит ярче.

Я начинаю думать о том дне, когда Сара умерла, о причудливой последовательности событий. Судьба. Я всегда жаждал управлять судьбой – либо с помощью земных средств, либо прибегая к сверхъестественным силам. Но она ужасающе капризна, эта Судьба, до безжалостности. Она не желает, чтобы ею управляли маленькие белые слоны. Она будет сражаться с ними насмерть. Не любит, когда на нее давят, не выносит обязательств. Признает только свободу. Она нетерпелива, беспокойна, суетлива, ей становится скучно, как маленькому ребенку, который не может спокойно усидеть за столом, – она сидит на стуле бочком, ноги дрожат в ожидании, готовые сорваться с места, как только родители разрешат ей выйти из-за стола. Только Судьба не ждет разрешения. Она срывается с места в любой момент – и так все время. Она капризна, непостоянна, кокетлива, эгоистична, она неумелая актриса, она не истинный друг – и тем не менее обворожительна. Она всегда проказлива, беспрерывно произносит: «Увы», а потом принимается хихикать. Всегда невинна в своих дурных проделках, никогда не виновата, увенчана полным и абсолютным отсутствием чувствительности.

– Сара, – говорю я.

– Сара. – Попугай плачет, правда, без слез.

В небе пролетает самолет.

Генриетта с каждым днем все больше худеет. Лицо у нее изможденное. Глаза запали, они очень красные и раздраженные от постоянных слез, под ними – темные круги. На лице красные пятна. Верхняя губа так вздулась, что похожа на разбитую губу боксера. Все это не способствует улучшению моего настроения, и я чувствую, что она утягивает меня вниз, за собой.

Я пытаюсь придумать, как бы облегчить ее состояние. Решаю купить ей марципаны. Я нахожу какую-то маленькую булочную в городке. А еще захожу в супермаркет, чтобы купить ей воду в бутылках, потому что это единственное, что она пьет. Я иду по проходам. Все напоминает мне о Саре, и я вдруг сознаю, насколько глубоко она вошла в мою жизнь. Моя одежда напоминает мне о ней, потому что она любила рисовать мужскую одежду. Раньше я смотрел на хорошеньких женщин на улице или в супермаркете, просто чтобы полюбоваться хорошенькими женщинами. Теперь, когда я вижу хорошенькую женщину (особенно с большим бюстом), я не могу не думать: «Вот идет одна из Сариных кукол Барби. Или это кукла Джейн?»

Яйца в молочном отделе напоминают мне о Шалтаях-Болтаях Сары. На их поверхность наплывают черты моего лица.

Внезапно мои мысли прерываются при виде женщины, которая кажется мне удивительно знакомой. Я замедляю ход, пытаясь вспомнить, кто она. Я смутно ощущаю, что это кто-то, кто мне антипатичен, но не могу вспомнить почему. И тут я вспоминаю. Это один из агентов моей матери. Лимонная женщина, которая попросила достать ей с верхней полки пакеты для мусора.

Я останавливаюсь рядом с ней и говорю:

– Не могли бы вы достать мне стиральный порошок с той нижней полки, пожалуйста? У меня болит спина.

Она пристально смотрит на меня, удивленная. Она меня узнает. Не произнося ни слова, она наклоняется и достает мне пачку стирального порошка.

– Я провожу жизнь, перемещаясь из дома в супермаркет и обратно, – говорю я. – В супермаркете встречаются такие странные люди! Люди с проблемами и недостатками. Но я бы никогда не стал донимать кого-то в супермаркете, тонко намекая на его недостаток, даже если бы мне за это заплатили. А вы бы стали?

– Вы делаете это сейчас.

– Вы первая начали.

– Это было одолжение.

– Она назвала вас своим агентом, которого наняла. Вы оскорблены?

– Нет. Она заплатила мне за это одолжение.

– Ну, а я бы не стал это делать и в качестве одолжения.

Дома я иду в комнату Генриетты, чтобы отдать ей марципаны. И застываю, не дойдя до двери, пораженный. Из комнаты до меня доносится голос Сары. Сара разговаривает с Генриеттой.

– Повтори то, что ты только что сказала, – слышу я голос Генриетты.

– Зачем? – спрашивает Сара.

– Я запишу это на магнитофон.

– Мне надоело, что ты записываешь на свою машину все мои плохие новости.

– Пожалуйста.

– Я получила «F»[8] по искусству.

Слышится щелчок. Я вхожу в комнату. Генриетта сидит на своей кровати, на коленях у нее – магнитофон, рядом с ней – коробка с косами дочери. Рука ее в коробке, гладит косы и белые банты, которыми они завязаны. Слезы струятся у нее по лицу. Вокруг Генриетты разбросано штук пятьдесят «клинексов». Я сажусь на другую кровать, с коробкой марципанов на коленях. Мимолетный взгляд, брошенный на меня, – единственное свидетельство того, что она знает о моем приходе. Она снова включает магнитофон.

– Кем, ты сказала, ты хочешь быть, когда вырастешь? – спрашивает Генриетта в магнитофоне.

– Домашней хозяйкой, – отвечает Сара.

Снова щелчок, показывающий окончание одного разговора и начало другого.

– Ты можешь это повторить? – просит Генриетта. – Была плохая связь. Я не очень хорошо тебя слышала.

– Черт возьми! – восклицает Сара. – Ты просто хочешь меня записать. О'кей. Милая, дорогая мама, я разбила ногу в лагере. Ужасно болит. Сейчас десятое августа, три сорок три дня.

Щелчок.

– Сколько зубов тебе запломбировали?

– Три.

Щелчок.

– Запись еще идет? – спрашивает Сара.

– Да, – говорит Генриетта.

– Мелисса сказала, что ее мама сказала, что моя мать извращенка, потому что наш дом полон голых мужчин, которые похваляются своим телом и стараются быть хорошенькими, как женщины.

Щелчок.

– Кем, ты сказала, ты хочешь быть, когда вырастешь?

– Парикмахером.

Щелчок.

– Ну, скажи мне, что случилось, – просит Генриетта. Звук приглушенный.

– Ты не собираешься меня записывать, не так ли?

– Нет. Скажи мне.

– Я не знаю, мне просто грустно.

– Должна же быть причина.

– Мне бы хотелось, чтобы у меня был отец, который носил бы одежду.

– Что же, в конце концов, ты хочешь этим сказать?

– Я хочу кого-нибудь, кто был бы большую часть времени одет. Все мужчины, которые сюда приходят, милы, но они не похожи на нормальных отцов. У всех моих друзей отцы, которые всегда одеты. Мои друзья никогда не видели своих отцов без нижней одежды – кроме одной девочки, и то это произошло случайно, так как ни одна ванная комната в ее доме не запирается.

Щелчок.

– Нет, не записывай меня.

– Нет, мне нужно, чтобы это было на пленке. Это ужасно. Повтори то, что ты только что сказала.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×