лежит матрас. Теперь я сосредоточился.
– Ты здесь спишь? – спрашиваю я, обеспокоенный.
– Да. Так я чувствовала себя ближе к тебе. Не беспокойся, это не такая уж хорошая замена, – добавляет она, небрежно махнув в сторону матраса.
Значит, мне все-таки изменили. Она спала не с мужчиной, а со шкафом для картотеки. И очень нежно гладила его, даже эротично и чувственно, с любовью глядя на него и перебирая папки.
Интересно, чем она заполнила ящики. Вероятно, чем-нибудь самым обычным и скучным. Счетами. Но потом я начинаю фантазировать. Если бы она заполнила шкаф чем-нибудь очень интересным, было бы не так уж плохо, что я ей его напоминаю. Это бы меня утешило. А может быть, ящики пусты, но она сделала для них ярлыки с названиями, связанными с нашей будущей совместной жизнью, – например, «Машина», «Дом», «Сын», «Школа». Как очаровательно это бы выглядело! И демонстрировало бы ее привязанность ко мне, любовь и чуть ли не одержимость мною.
Или, скажем, каждый ящик может быть озаглавлен каким-нибудь моим качеством.
А может быть, она дала названия по тем вещам, которые составляют наше прошлое, которые мы делали вместе, и ящики полны воспоминаний о конкретном вечере или ресторане. Например, не исключено, что в одном из ящиков она хранит грязные «клинексы», в которые я сморкался, когда плакал.
Она одержима мною, думаю я, польщенный. Это красивое создание, еще более красивое, чем леди Генриетта, за которую большинство мужчин убило бы, одержимо мною. Ну а вдруг шкафы полны свидетельств ее любовных побед, с фотографиями и полным отчетом о сексуальных доблестях любовников, и я всего лишь один из ящиков картотеки…
Я должен увидеть, что в этих ящиках, потому что тогда буду знать, что она обо мне думает.
Я бросаю на них взгляд, не желая показаться нескромным, но не вижу никаких надписей. Тогда я наклоняюсь и смотрю внимательнее. На ящиках нет ярлычков, так что я открываю один, затем другой. Они пусты. Я смотрю на нее, озадаченный и вдвойне оскорбленный, к тому же обеспокоенный состоянием ее рассудка.
– Итак, – говорю я, – я не только шкаф для картотек, что само по себе достаточно плохо, но я еще и
– Нет, напротив, – возражает она. – У тебя много чего в голове, но это все загадочные и интригующие вещи, о которых никто не знает, кроме тебя.
Мы целуемся и ложимся на матрас.
– Я так рада, что ты вернулся. Я бесконечно по тебе тосковала, – шепчет она с закрытыми глазами и целует меня в шею.
В этот момент я страстно ее желаю. Я люблю ее. Но я знаю, что, пока мы еще не зашли слишком далеко, я должен ей кое-что рассказать.
– Как твое шоу? – спрашиваю я, чтобы оттянуть тот момент, когда мне придется рассказать ей то, что я должен рассказать.
– Великолепно.
– Тебе еще не надоели аплодисменты?
– Я предсказываю, что этого не произойдет, пока я жива.
– Я знаю, я слышал, как ты сказала это по телевизору.
– Тогда почему же ты спрашиваешь? – шепчет она, целуя меня.
– Чтобы оттянуть тот момент, когда мне придется кое-что тебе рассказать.
– О?
Мы сплелись в объятиях, и я думаю: а нужно ли вообще ей рассказывать об этом? Но я знаю, что я должен, поэтому неохотно отрываюсь от нее.
– Прежде чем мы продолжим, я должен кое-что тебе рассказать.
– Да, ты это уже говорил, бедный Джереми, бедный мистер Ацидофилус, – шутливо произносит она, гладя мои волосы.
Я снимаю ее руку со своих волос и сжимаю в ладонях. Я не должен отвлекаться.
– Когда я был за городом с Генриеттой, она была очень подавлена, – начинаю я. – Я думал, она никогда не оправится. Я пытался отвлечь ее и облегчить ее страдания всеми способами, которые только мог придумать. Ничего не помогало. Я почувствовал себя таким беспомощным, что в конце концов решил утешить ее более личным, интимным способом.
Лора лежит на спине, не двигаясь и глядя на меня немигающими глазами. Поняла ли она, или мне нужно пояснить? Я очень неуютно чувствую себя в тишине, поэтому решаюсь снова нарушить ее.
– Я занимался с ней любовью от полного отчаяния и грусти. Я не был уверен, что это поможет ей, но это помогло. На следующий день она казалась менее печальной. Она сказала, что у нее такое чувство, будто она соприкоснулась с Сарой. И она сказала также, что я не был тебе неверен.
С каждым словом, которое я произношу, я чувствую, как это плохо и порочно. Наверно, я только что разорвал свои отношения с Лорой. Но даже теперь, если бы я мог вернуться назад на несколько минут, я бы все равно ей признался. Я не хочу усугублять свою вину ложью.
Я смотрю на Лору – у нее в глазах слезы. Сердце у меня сжимается.
Наконец она говорит:
– Я не так хорошо тебя знаю, как мне казалось. Я бы никогда не подумала, что ты способен на такое. И никто другой не смог бы сделать такое. Ты благородный и великодушный.
Хочет ли она сказать, что благородно с моей стороны было признаться, или она просто язвит?
Она придвигается ближе и кладет голову мне на грудь.
– Я так тебя люблю, – продолжает она. – Я рада, что ты смог помочь Генриетте.
Сначала я чувствую удивление, но потом понимаю, что это имеет смысл. Ответ Лоры логично вытекает из ее необыкновенного, ангельского характера. Она человечнее, чем любой человек, которого я знаю, и поэтому это даже что-то не совсем человеческое. Я обнимаю ее осторожно и нежно, словно держу какой-то священный предмет – или как будто это святая. Но потом благоговейный трепет переходит в чувственную дрожь, и наша нежность становится более неистовой: наши чувства теперь уже земные; и мы начинаем заниматься любовью.
Как раз когда мы заканчиваем, звонит телефон. Лора берет трубку.
– Да?… О, привет, Генриетта, – говорит она, многозначительно поглядывая на меня. – Я чудесно, а ты?… За городом было хорошо?… Наверно, ты устала после поездки… Да, он как раз здесь. – Она передает мне телефон.
– Привет. Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я Генриетту.
– Довольно прилично. А как ты? Устал?
– Немножко.
– Ну ладно, – говорит она. – А меня вдруг ужасно потянуло к живописи, и я подумала, кого из натурщиков позвать, и оказалось, что это ты.
– Я польщен, но ты уверена? Когда ты пыталась писать меня у матери, казалось, у тебя совсем нет вдохновения.
– Это никак не было связано с тобой. В то время я просто не расположена была писать. Но сейчас мне ужасно хочется.
– Я с радостью буду тебе позировать, – говорю я, довольный тем, что к ней вернулся вкус к живописи, и горя желанием помочь ей всем, чем смогу.
– В самом деле? – спрашивает она. – Даже прямо сейчас?
– Ты имеешь в виду сегодня?
– Если бы ты мог, я была бы очень рада.
– Подожди минутку. – Я прикрываю микрофон рукой и сообщаю Лоре: – Она хочет, чтобы я ей позировал, но мне хотелось провести этот вечер с тобой. Я не знаю, что делать.
– Езжай позировать. Судя по голосу, она в хорошем настрое, так что ты должен ей помочь сохранить его.
Я снова говорю в трубку:
– А если через пару часов?
