— Нет, огромность, — пояснила девочка ни к чему, и Констанс прижала ее к груди.
В этот миг тягучего счастья она узрела Джозефа, что, поспешно миновав окно в передней, приближался к двери и беседовал с невидимым кем-то. Она отправила Ангелику в ее комнату.
— Я хочу, чтобы мы поиграли еще, — возразило дитя, но подчинилось и удалилось наверх, напевая сбивчиво разновидность недавней мелодии со словами собственного изобретения: «Две девицы бродили, бродили по лесам, / Одна задремала, ужасно задремала, осталась лишь одна, / Одна девица плакала, плакала в лесах…»
Часы вишневого дерева, те, что с восьмидневным заводом, показывали только половину четвертого; Джозеф прибыл домой весьма рано и теперь держал дверь, впуская чужака, пожилого человека, что был одет и вел себя достойно, однако имел обвисшее и тяжелое лицо, мясистая плоть коего складчато драпировала ветхие, податливые кости.
— Констанс, это мой коллега, коего я давным-давно желал тебе представить.
Однако, произнося эти слова, Джозеф изучал свое лицо в стекле прихожей; и Констанс осознала — будто спичка вспыхнула, — что он лжет и все последующее также будет ложью.
— Доктор Дуглас Майлз, — повторила она, пока рука ее прижималась к его древним губам. Констанс выказала удовольствие от знакомства, понимая, что гость просочился в дом мошенническим путем, с готовностью закутавшись в прозрачное вранье ее мужа. Она приманит его, этого новейшего заговорщика. Энн обещала завершение этой ночью, однако лишь в случае, если Констанс будет отважна.
— А тебя, мой дорогой, я очень довольна видеть дома столь рано.
Она облобызала щеку, кою Джозеф подставил, не взглянув на супругу.
Доктор Майлз разыграл собственный спектакль, вознеся хвалы очарованию домашнего уюта миссис Бартон, а также чаю и пирогу, каковые она поспешно сотворила (услав Нору наверх сидеть с Ангеликой). Доктор вертелся вокруг Констанс, рассматривая ее под косыми, кошачьими углами. Он явно желал чего-то от нее и с нетерпением жаждал чего-то от Джозефа, пусть мужчины и не смотрели друг на друга, не перемолвясь даже словом, и Джозеф безгласно слонялся по углам либо беззвучно касался фортепьянных клавиш.
Лицо старого доктора оползло к чашке чая, будто вздымавшийся пар размягчил его щеки.
— Я должен воздать должное, миссис Бартон, — за вихлялись его челюсти, — вашему вкусу по части убранства. Ваш дом неутомимо прославляет господина Питера Викса. Я знаком с дамами, коим пришлись по нраву его эскизы.
Констанс не требовалось изображать удовольствие, доставленное этим замечанием. Она переполошилась: сколь точно и легко Джозефово доверенное лицо потрафило ее гордыне! Преображая скупо обставленный холостяцкий дворец Джозефа в семейное гнездышко, Констанс в самом деле полагалась на галерею Питера Викса и его «Журнал английского жилища».
— Джозеф определенно нуждался в женском взгляде. Дому старого солдата недоставало — и он первый готов был с этим согласиться — некоторой мягкости.
Она развернулась к Джозефу — тот оперся о дверь подальше от супруги, насколько позволяла комната.
— Мой дорогой, ты не составишь нам компанию? — вопросила она, и голос ее дрогнул даже от столь малой неправды (что она желала его общества, что все это — светское чаепитие), однако старый доктор, кажется, не заметил ее нервозности и лишь покачал вилкой с лимонным пирогом под кончиком неровного носа, увенчанным розовой шишкой.
— Блестящий труд, — сказал он, сложив сухие шершавые губы в малоприятную кривую улыбку. — Крупица нежности, неуловимая пикантность. — Он ткнул в рот салфетку. — Миссис Бартон, вы — королева искусства домашнего очага.
Когда он потирал лицо или руки, его кожа надолго замирала в навязанной ей позиции, образуя долины и гребни, будто высеченные в мягкой веснушчатой плоти.
Когда старый доктор поднес к губам чашку, Констанс узрела под его манжетой нарост на круглой кости запястья: гладкий купол вздувшейся плоти, розовый от содержимого и силы кожного натяжения, одновременно притягивал и отвращал взгляд.
Джозеф наконец обрел дар речи:
— Констанс, пожалуйста, не давай доктору Майлзу заскучать. Я, к сожалению, напрочь позабыл… — Остаток лжи ускользнул от ее внимания, ибо, в первых же словах почуяв ровное биение неправды, она поняла, что с самого прибытия он намеревался оставить ее и доктора Майлза наедине, теперь же его отговорки наконец вызрели.
Оправдание и отбытие Джозефа (и улыбчивое сожаление, лобзание, проявление кроткого великодушия Констанс) миновали во мгновение ока, будучи разыграны под Майл зовым заметливым взором. Она стояла у испещренного дождем окна, наблюдая бегство мужа в бурю и сырость.
— Какая жалость, бедный мой, дорогой мой, в такую погоду.
Застыв спиной к комнате, она исследовала отраженного доктора в оконном стекле, где увидела, как он в свой черед исследует ее.
— У вас есть дочь, не так ли? Мистер Бартон рассказывает о ней с такой гордостью, с такой любовью…
Итак, все начнется внезапно, не успеет она даже развернуться. Пока его вопросы выползали из своей пещеры, она придала липу должное выражение. Благонравен ли ребенок? Правда ли, что мать наделила его красотой, а отец — манерой держаться? Девочка определенно должна радовать свою мать. Ведь мать действительно довольна, или же нет? Либо?.. Нельзя ли отведать еще лимонного пирога? Взволнована ли Констанс чем-либо? В самом деле? Жизнь видится ей такой уж беззаботной? Она извинит навязчивое стариковское любопытство, дружеское любопытство, ибо он таит надежду сделаться в ее глазах другом. Она видит его именно таковым? Превосходно.
Не желает ли она посетовать о чем-нибудь на ушко благоразумному другу, как то позволяет себе большинство жен? В этом районе воспитывать ребенка сам бог велел; часто ли они гуляют вместе на свежем воздухе? А кто играет на фортепьяно? Не сыграете ли вы для меня?
Именно сегодняшним вечером, когда обещанное Энн разрешение брезжило всего в нескольких часах, этот мужчина был призван, дабы проникнуть в подозрения Констанс и прицениться к ее замыслам. Джозеф заслал шпиона, желая подластиться к ней — способом решительно неправдоподобным более — и извлечь из нее знание о том, что в их доме расшаталось. Она была ощупываема очередным доктором, коего ее супруг выбрал и осмотрительно оплатил, подвесив на выходе солнечный соверен. Прикидываясь добряком, этот мужчина станет разведывать и вынюхивать, пока не удовлетворит Джозефа сообщением, будто она безмятежна, невежественна и остается бестолковой жертвой мужа.
Констанс изучала фальшивое лицо гостя и вспоминала детский стишок о сговоре католиков против королевы Елизаветы; то был вялый сигнал услужливой памяти, передаваемый из Приюта: «Сделка была заключена, пьесу сыграть осталось, / Ужас вселив в силы добра, зло над ним посмеялось, но королева добрая Бесс ничего не боялась».
Любящая жена беспечно ответит на любые вопросы.
Любящая жена будет весела, если от нее ждут именно этого, полна надежды, если нет, местами она может даже пунцоветь, называть старика «озорным», лучась глазами и маня лимонным пирогом. Сегодня ночью всему этому будет положен конец. Энн обещала.
— Вы для меня не сыграете? — настаивал доктор Майлз. Констанс избрала легчайшую мелодию, коя только шла ей на ум, гавот, и была подарена шлепаньем древней рукоплещущей плоти.
— Мистер Бартон поведал мне, что вы видели, как он работает, — сказал Майлз, не успело последнее созвучие угаснуть. — Это зрелище вас огорчило? Когда представление умозрительных бесед во плоти внезапно открывается взору, оно способно сбить с толку.
Сколь разумно саван речей облекал его мысль! Ибо проблема дома состояла именно в представлении умозрительных бесед во плоти.
— Вы находите, что я сбита с толку, доктор Майлз? — поддразнила она. — Работа Джозефа по сути своей необычайно важна, однако не просите меня объяснить, в чем ее смысл. Я знаю лишь, сколь горда его трудами.
Лимонные крошки пристали к перепончатым уголкам ветхого рта.
