была разобраться во всем этом, даже если придется оставаться наедине с ним в таком месте, где сводящим с ума поцелуям не помешают ни виноградари, ни дети, ни экономки.
— Только они двое.
При мысли об этом кровь начинала бить в виски. Она готова… более чем… но сначала они должны серьезно поговорить. Невзирая на все, что твердило тело, мозг сознавал настоятельную необходимость определить границы их отношений.
— Я принесла кое-что для пикника. Все сложила в багажник.
Он бросил на нее брезгливый взгляд.
— Только женщины способны делать пикник из засады.
— А что нужно было запасти?
— Не знаю. Специальную еду для засады. Дешевые пончики, термос с горячим кофе и пустую бутылку, чтобы было куда писать в случае необходимости.
— Ах я, дурочка!
— И не пивную бутылку. Двухлитровую, не меньше.
— Пытаюсь забыть о том, что я психолог.
Выезжая из дома, Рен помахал Массимо и повернул к вилле.
— Нужно проверить, не прибыл ли сценарий. Заодно лишний раз объявлю о нашей поездке.
Глядя вслед ему, Изабел улыбнулась. За эти три дня с Ре-ном Гейджем она смеялась куда больше, чем за все последние месяцы с Майклом.
При мысли о разорванной помолвке улыбка сменилась гримасой. Раны еще не исцелились, но болели уже по-другому. Не боль разбитого сердца, но сознание времени, потраченного зря на то, что с самого начала было обречено на неудачу.
Ее отношения с Майклом напоминали лужу стоячей воды. Ни скрытых обид, ни размолвок, ни выросших на пути скал, заставлявших повернуть в другом, новом, направлении. Они никогда не ссорились. Не бросали друг другу вызов. В их так называемой любви не было волнующих моментов, и — Майкл был прав, — страсти тоже не было.
А с Реном… с Реном будет только страсть, страсть, пенящаяся в океане, полном подводных рифов. Но даже если эти рифы устилают дно, это еще не означает, что она позволит себе наткнуться на самый острый.
Рен почти бегом вернулся к машине и с загнанным видом сообщил:
— Маленькая нудистка стащила мой крем для бритья и нарисовала себе бикини.
— Изобретательно. А сценарий уже есть?
— Нет, черт возьми. И по-моему, у меня сломан палец на ноге. Джереми нашел мои гантели и оставил одну на лестнице. Не знаю, как Трейси с ними справляется.
— Думаю, когда дети твои, это совершенно другое дело.
Она попыталась представить Рена с детьми и увидела чудесных маленьких дьяволят, которым ничего не стоит связать няньку, взорвать бомбу-вонючку и часами изводить взрослых по телефону. Не слишком приятная картина.
— Вспомните, что в детстве вы тоже были не подарок.
— Верно. Шринк, к которому послал меня отец в одиннадцать лет, объяснил, что единственный способ привлечь внимание кого-то из родителей — скандалить и выкидывать номера. Я так и поступал. Чтобы постоянно находиться в центре внимания.
— И вы привнесли ту же философию в свою карьеру?
— А как же? В детстве она мне очень помогала. Запомнить злодея легче легкого. Герои стираются из памяти.
Конечно, сейчас не время говорить об их отношениях, но, возможно, пора поставить на его пути небольшой камешек. Не для того, чтобы задержать. Чтобы подготовить.
— Вы, разумеется, понимаете, что в детстве мы сознательно культивируем некоторые дисфункции, потому что считаем их необходимыми для нашего выживания?
— Угу.
— Часть процесса взросления — необходимость преодолевать свои комплексы. Разумеется, потребность во всеобщем внимании весьма обычна для большинства великих актеров, так что в данном случае эта дисфункция становится крайне функциональной.
— Считаешь меня великим актером?
— Думаю, у вас для этого все задатки, но нельзя стать поистине великим, играя одну и ту же роль.
— Чушь собачья. В каждой роли имеются собственные оттенки, так что нечего твердить, что они одинаковые. Кроме того, актеры любят играть злодеев. Это дает им шанс выделиться из толпы.
— Мы говорим не об актерах вообще, а именно о вас и том факте, что вы не готовы играть роль другого плана. Почему?
— Я уже объяснял, и сейчас слишком рано для подобных дискуссий.
— Потому что вы выросли с искаженным суждением о себе. В детстве над вами издевались, пусть не физически. Угнетали нравственно. И теперь вам следует очень ясно сознавать ваши мотивации выбора подобных ролей. — Еще камешек в его огород, и она оставит его в покое. — Вы делаете это, потому что любите играть садистов или на каком-то уровне не чувствуете себя достойным играть героев?
Рен злобно ударил кулаком по рулевому колесу.
— Господь мне свидетель, я в последний раз встречаюсь с гребаным шринком.
Изабел безмятежно улыбнулась:
— Мы с вами не встречаемся. И вы прибавили скорость.
— Заткнись.
Она мысленно велела себе не забыть дать ему экземпляр правил честного поединка, входивших в процесс установления достойных отношений. Ни в одно из этих правил не включено требование заткнуться.
Они добрались до города, и, когда проезжали мимо площади, Изабел заметила, что несколько голов повернулись в их сторону.
— Не понимаю. Несмотря на весь ваш камуфляж, многие уже наверняка знают, кто вы на самом деле, однако не привязываются с требованием автографов. Не считаете это странным?
— Я сказал Анне, что куплю новое оборудование для школьной спортивной площадки, если меня оставят в покое.
— Учитывая вашу жажду славы, ваше поведение по меньшей мере необъяснимо.
— Ты сегодня проснулась с твердым намерением изводить меня, или это у тебя спонтанно?
— Вы снова прибавили скорость. Он вздохнул.
Город остался позади. Еще несколько километров, и они свернули с шоссе на проселочную дорогу. Только тогда он вновь снизошел до разговора с ней:
— Скоро мы подъедем к заброшенному замку на вершине холма над домом. Оттуда все видно как на ладони.
Дорога оказалась совершенно разбитой и закончилась почти неразличимой пешеходной тропкой, где Рен остановил машину. Как только они стали подниматься наверх, он схватил у нее пакеты из бакалеи.
— Хорошо еще, что не захватила дурацкую корзинку для пикника.
— Я кое-что знаю о засекреченных операциях.
Рен фыркнул.
Когда они добрались до поляны на самой вершине, Рен остановился, чтобы прочитать потертую табличку с исторической справкой. Изабел побродила вокруг и обнаружила, что развалины замка не просто одно строение, а целая крепость, содержавшая когда-то несколько зданий. Лозы дикого винограда ползли по полуразрушенной стене и взбирались на сторожевую башню. Сквозь обвалившиеся арки проросли деревья, а полевые цветы выглядывали из остатков фундамента то ли конюшни, то ли амбара.
Рен отошел от таблички и встал рядом с Изабел, залюбовавшись панорамой полей и лесов.
— До того как был выстроен замок, на этом месте было этрусское кладбище, — сообщил он.
— Руины на руинах.
Даже невооруженным глазом можно было прекрасно разглядеть домик фермера, но ни в саду, ни в
