воедино с той ночи, когда буквально содрал перед Хани с себя кожу. Разве можно лицедействовать, пытаясь войти в душу другого, когда знаешь, что у тебя самого не осталось ни одной тайны, ни одного укромного уголка? Это все равно как если бы он оставил ей часть самого себя, и пока вновь не обретет целостности, так и будет плыть по течению.
Эта мысль в который раз больно ударила по его израненному самолюбию. Надо вычеркнуть ее из памяти, позабыть ее смех, тот смех, что звучал, когда она играла с детьми в больнице, изгнать видения той ночи, когда они были вдвоем, когда принадлежали Друг другу. А главное, надо забыть ее мягкое, нежное сострадание, обнявшее его в ту ночь, когда он, сняв маску клоуна, сбросил и все остальные маски.
Звонок в дверь прервал поток этих будоражащих мыслей. Он нахмурился. Его дом в Николс-Кэньон прятался на почти безлюдной дороге и едва ли представлял удобное место, чтобы заскочить на минутку. Направляясь из спальни к выходу, он не стал утруждать себя застегиванием рубашки. Подойдя к двери, глянул через глазок и быстро повернул ручку.
– Лили?
Зубы у нее стучали, лицо было бледным и помятым. Она изменила прическу, и теперь серебристо- белокурые пряди волос еще больше подчеркивали ее огромные и затравленные глаза.
Лили смотрела на него так, словно видела перед собой нечто отвратительное. Ее глаза впились в его расстегнутую рубашку, потом опустились на незастегнутый пояс джинсов. Губы задрожали.
– Где она?
Он устало провел рукой по волосам.
– Что ты здесь делаешь, Лили?
– Что ты с ней сделал?
Пошатнувшись, она ухватилась за дверной косяк, и он, начиная тревожиться, взял ее за руку:
– В чем дело?
Она попыталась вырваться, но он втащил ее в дом. Проведя в гостиную, толкнул на диван. Ее дыхание было неглубоким и частым, руки судорожно прижимали сумочку к груди. Схватив из бара бутылку бренди, он плеснул немного в стакан:
– Выпей это!
Ободок стакана звякнул о зубы. Сделав глоток, она закашлялась.
– Говори, что случилось? – требовательно сказал он. – Что-нибудь с девочками?
Она вытерла дрожащей рукой рот и нетвердо поднялась на ноги. Невольно он потянулся поддержать ее, но она отшатнулась:
– Где она?
– Кто?
– Рейчел! Я знаю, она у тебя.
Его сердце на мгновение замерло.
– У меня ее нет. Да скажи ты ради Бога, что происходит?
– Я тебе не верю! Ты увез ее от моего отца. Куда ты ее спрятал? Где она?
– Я даже не знал, что ты вернулась. Как же я мог ее забрать? И ты мне говоришь, что не знаешь, где она?
– Лжец! – взвизгнула она. Прошмыгнув мимо него, она побежала в глубь дома.
Последовав за ней, он наблюдал, как она распахивает дверь комнаты для гостей. Увидев, что она пуста, Лили двинулась в соседнюю, потом в следующую, и так, пока не достигла спальни. У него внутри все сжалось, и он застыл в дверях. Она стояла в центре комнаты, прижимая к груди сумочку, с полными животного страха глазами.
– Что ты сделал с Рейчел? – яростно шептала она.
Он взял себя в руки. Лили едва держится на ниточке здравого рассудка, и любое необдуманное слово может оборвать эту тонкую нить. Эрик осторожно вошел в комнату и спросил как можно спокойнее.
– Когда ты видела ее последний раз?
– Папа забрал ее на ночь, – нерешительно произнесла она, накручивая ремешок сумки на палец. – И Бекки тоже. Он и Бекки взял с собой. Я знала, что не должна была отпускать их, но я так устала.
– Все в порядке, Лили, – успокаивающе сказал Эрик, подвинувшись чуть ближе. – Ты все сделала как надо.
– Нет, не сделала! – Она начала всхлипывать. – Ты не понимаешь. Я никогда не говорила ему о тебе. Он не знал, что ты способен обидеть Рейчел.
– Я не обижал Рейчел, – тихо сказал он. – Ты же видишь, что ее здесь нет. Я люблю ее. И никогда не причинял ей боли.
– Лжец! – истерически вскрикнула она. – Папочка любил меня! Он меня любил, и он же меня обидел.
Эрик почувствовал, как зашевелились волосы на темени.
– Лили, о чем ты говоришь?
Он подался вперед слишком поспешно, и она тут же отпрянула:
– Не прикасайся ко мне! – Глаза у нее были дикими, зрачки расширились. – Ты и мне причинишь боль.
