— До чего же сегодня ветер кусачий! Сготовлю-ка я, пожалуй, к ужину чаудер[12]!
Софрония мигом забыла, что домашние дела больше ее не касаются.
— Уже почти пять, — сварливо упрекнула она. — Если так уж хотела чаудер, могла бы раньше сказать! Пэтси уже состряпала вкусный ужин.
Кит раздраженно сдернула шерстяную куртку и, не глядя, швырнула на перила.
— Вряд ли Пэтси станет возражать, если я добавлю еще одно блюдо, — проворчала она и пошла наверх.
— Люди в этом доме были бы тебе крайне благодарны, если бы ты соизволила хоть изредка улыбаться, — язвительно фыркнула Софрония.
Кит приостановилась и обернулась.
— И что это, по-твоему, должно означать?
— Только то, что ты стала злой, будто осенняя муха, а это как заразная болезнь. Из-за тебя я даже накричала на Пэтси.
Софрония не впервые журила Кит за ворчливость и неприветливость, но сегодня у той не было сил защищаться. Она чувствовала себя не то чтобы больной, но и не совсем здоровой: вялой, апатичной, ко всему равнодушной.
— Если Пэтси не хочет сегодня чаудер, сделаю завтра, — устало вздохнула она.
— Только поговори с ней сама, — бросила Софрония.
— Это еще почему?
— Потому что меня здесь не будет.
— Неужели? И куда это ты собралась?
Софрония замялась. Кит ничего не подозревает… и спрашивает так наивно…
— Давай пойдем в гостиную. Там и поговорим.
Кит с любопытством уставилась на подругу и молча пошла следом.
— Что-то случилось? — поинтересовалась она, усевшись на диван. Софрония осталась стоять.
— Я… я уезжаю в Чарлстон.
— Почему же до сих пор молчала? Мне нужно кое-что купить. Могли бы вместе поехать.
— Нет, я не за покупками, — выдайила Софрония, сцепив перед собой руки. — Я… я ухожу навсегда. Больше в «Райзен глори» не вернусь.
Кит непонимающе вытаращилась на нее.
— Не вернешься? Как это? Ведь ты здесь живешь!
— Джеймс Спенс купил мне дом.
Брови Кит озабоченно сошлись.
— С чего вдруг? Хочешь пойти к нему в экономки? О, Софрония, как тебе в голову пришло нас покинуть?
Софрония покачала головой:
— Не буду я ничьей экономкой! Я согласилась стать его любовницей.
Кит отчаянно вцепилась в рукав подруги.
— Не верю! — пронзительно вскрикнула она. — Ты никогда не пойдешь на такое!
Подбородок Софронии взлетел вверх.
— Посмей только осуждать меня!
— Но это ужасно! То, о чем ты толкуешь, — страшный грех! Как ты могла даже подумать о таком?
— Каждый поступает так, как считает нужным, — упорно настаивала Софрония.
— Но тебе вовсе не обязательно идти на это.
— Тебе легко говорить! А никогда не приходило в голову, что я тоже могу иметь желания? Хотеть дом, красивые платья, хотеть просыпаться по утрам, зная, что никто меня не обидит? Ты об этом не задумывалась?
— Но кто тебя тут обидит? Война закончилась три года назад. До сих пор тебя никто не трогал.
— Просто все считали, что я залезла в постель к твоему мужу, — пояснила Софрония и, поймав пронизывающий взгляд Кит, добавила: — Нет, ничего такого не было. Но никто, кроме Магнуса, этого не знает. — Четко очерченные губы растянулись в горькой усмешке. — Теперь, когда ты замужем, все переменилось. Рано или поздно кто-то обязательно посчитает меня легкой добычей. Так всегда бывает с негритянками, не имеющими белого покровителя. Я не могу всю свою жизнь переходить из одних рук в другие.
— Что будет с Магнусом? — запротестовала Кит. — Он хороший человек. Только слепой не заметит, как он тебя любит. А ты? Можешь притворяться сколько хочешь, но я знаю, что и ты питаешь к нему нежные чувства. Как ты можешь мучить его?
— Я должна позаботиться о себе, — упрямо возразила Софрония.
Кит вскочила и, сжав кулаки, встала перед подругой.
— Не пойму, что хорошего в покровительстве белого? Когда ты была рабыней, мой отец вроде бы присматривал за тобой — и что из этого вышло? Может, мистер Спенс сумеет защитить тебя не лучше, чем он? Станет смотреть сквозь пальцы на все издевательства, которым тебя будут подвергать? Об этом ты подумала?
— Твой отец никогда не пытался меня защитить! — вскрикнула Софрония. — Никогда, понимаешь? Думаешь, он не видел, что происходит? Именно он отдавал меня своим дружкам на ночь!
Кит отшатнулась. В животе разлилась острая боль.
Теперь, когда правда выплыла наружу, Софрония дала себе волю.
— Иногда он позволял им играть на меня в кости! Но чаще всего они устраивали скачки, в которых призом была я!
Кит метнулась к Софронии и обняла ее за плечи.
— Мне жаль. О, как же мне жаль! Прости, Софрония!
Но спина Софронии под ладонями Кит оставалась жесткой и неподатливой. Кит гладила ее, смаргивая слезы, бормотала извинения, прося прощения за то, чего не совершала, и старалась найти доводы, которые убедили бы Софронию не покидать дом, единственный, который та знала.
— Не допускай, чтобы случившееся омрачило всю трою жизнь. Ты молода. Множество невольниц…
— Не смей говорить о невольницах! — Софрония рывком отстранилась. Лицо исказилось свирепой гримасой. — Не смей, слышишь? Что ты об этом знаешь? — Она судорожно сглотнула, словно задохнувшись. — Он был и моим отцом!
Кит на миг оцепенела. Потом медленно покачала головой:
— Н-нет. Это неправда. Ты лжешь. Даже он не отдал бы на поругание свою дочь. Будь ты проклята! Будь проклята за свое вранье!
Но Софрония и глазом не моргнула.
— Я его дочь, такая же, как ты. Он взял маму, когда той было всего тринадцать, и держал в этом доме, прямо под носом у твоей матери. Держал, пока не обнаружил, что она носит младенца, а потом вышвырнул обратно в невольничью хижину, как изношенный башмак. Поначалу, когда его друзья вертелись у моих юбок, я думала — может, он забыл, чья я дочь. Но он ничего не забыл. Просто не придавал этому никакого значения. Для него я не была человеком. Только вещью. Еще одна негритянка — подумаешь, какая важность!
Кит смертельно побледнела. Ноги ее не слушались. Язык не повиновался.
Выдав свою тайну, Софрония вдруг успокоилась.
— Я рада, что мама умерла прежде, чем все это началось. Она была сильной женщиной, но если бы увидела, что творят со мной… наверняка сломалась бы. — Она протянула руку и коснулась холодной щеки Кит. — Мы сестры. Неужели ты никогда не чувствовала? Неужели не ощущала связь между нами, такую крепкую, что ничто не могло разлучить нас?