последние два года удалось переплюнуть шоу Нильсенов.
Зрителям быстро полюбился эксцентричный стиль интервьюирования Франчески, который, насколько Холли Грейс могла понять, почти полностью базировался на ее полном отсутствии интереса ко всему, что касается независимости журналистской позиции. Несмотря на поразительную красоту и остатки британского произношения, ей как-то удавалось напоминать зрителям самих себя. Остальные — Барбара Уолтере, Фил Донахью и даже Опра Уинфри — как-то управляли ситуацией. Франческа, как и миллионы американцев, — никогда. Она просто входила в контакт, ввязывалась в драку и старалась извлечь из ситуации как можно больше, что в результате приводило к появлению самых неожиданных телеинтервью, которые американцы видели за последние годы.
Голос Тедди звенел уже из квартиры:
— Поторопись, Холли Грейс!
— Иду, иду!
Когда Холли Грейс шла в квартиру Франчески, мысли ее вернулись к тому времени, когда Тедди исполнилось шесть месяцев и Франческа прилетела в Даллас, чтобы получить работу на одной из местных радиостанций. Хотя женщины и разговаривали друг с другом по телефону, после рождения Тедди они встретились впервые. Тогда Франческа приветствовала Холли Грейс в своей новой квартире радостными воплями и лобзанием. А потом гордо вручила ей шевелящийся сверток.
Когда Холли Грейс бросила взгляд на серьезное личико младенца, последние сомнения по поводу происхождения Тедди, витавшие где-то у нее в подсознании, испарились. Даже при всем своем воображении она и представить не могла, что у ее великолепного мужа и ребенка, покоившегося сейчас на ее руках, могло быть хоть что-нибудь общее. Тедди был по-детски прелестен, и Холли Грейс сразу же полюбила его всем сердцем, хотя он и был самым уродливым из всех когда-либо виденных ею младенцев. Тедди совершенно не походил на ее Денни. Его отцом мог быть кто угодно, только не Далли Бодин.
Прошли годы, и с возрастом внешность Тедди несколько улучшилась. Голова обрела хорошую форму, хотя и была несколько великовата для тела. У Тедди были золотисто-каштановые волосы, тонкие прямые брови и настолько светлые ресницы, что их почти не было видно; скулы словно врастали в голову.
Иногда, когда он определенным образом поворачивал голову, Холли Грейс виделось, как он будет выглядеть, став мужчиной: сильным, своеобразным, не лишенным привлекательности. Но пока он дорастет до этого, даже собственная мать не рискнет похваляться его внешним обликом.
— Ну давай же, Холли Грейс, иди сюда. — Голова Тедди высунулась из-за белой навесной двери. — Поторапливайся!
— Я тебе покажу поторапливайся, — проворчала она, но остаток пути преодолела быстрее. Войдя в прихожую, Холли Грейс сняла жакет, поправила рукава белоснежного костюма, брюки которого были заправлены в итальянские сапоги, отделанные цветами ручной работы из кожи и бронзы. Ее знаменитые белокурые волосы спадали ниже плеч. Из косметики виднелись следы туши светло-коричневого оттенка, несколько легких мазков румян и больше ничего. Холли считала, что тонкие линии, формирующиеся в уголках глаз, являются одним из элементов, создающих ее образ. Кроме того, рабочий день уже закончился и заниматься собой терпения не было.
Гостиная квартиры Франчески была оклеена бледно-желтыми обоями с персиковой окантовкой, на изящном ковре от Херица выделялся небесно-голубой оттенок. Со всеми своими деталями и штрихами, с оборочками из ситца и дамасского шелка комната выглядела, как на элегантных и безумно дорогих образцах, показанных на глянцевых страницах журнала «Дом и сад», за тем исключением, что Франческа отказалась от идеи воспитывать ребенка словно в витрине и совершенно не случайно игнорировала некоторые из лучших разработок своего декоратора. Пейзаж Хуберта Роберта над камином из итальянского мрамора уступил место помещенному в хорошую рамку изображению ярко-красного динозавра, выполненному цветным карандашом (Теодор Дей, прибл. 1981). Итальянский сундук семнадцатого века был сдвинут с центра комнаты на несколько футов, чтобы дать место любимому Тедди виниловому креслу с погремушками, а на сам сундук поставили телефон с Микки-Маусом, который Тедди и Холли Грейс купили для Франчески на день рождения, когда ей исполнился тридцать один год.
Холли Грейс вошла внутрь, положила свою сумочку на экземпляр «Нью-Йорк тайме» и помахала рукой Консуэло, испанке, которая прекрасно заботилась о Тедди, но к приходу Франчески оставляла все тарелки грязными. Отвернувшись от Консуэло, Холли Грейс заметила на диване свернувшуюся в клубок девочку, погруженную в чтение журнала. На вид девочке было лет шестнадцать-семнадцать; волосы обесцвечены довольно небрежно, на щеке след от царапины. Холли Грейс остановилась, повернулась к Тедди и с горячностью зашептала:
— Опять твоя мама за старое?
— Ма просила сказать тебе, чтобы ты не пугала девочку.
— Вот что я получаю за трехнедельную поездку в Калифорнию!
Холли Грейс схватила Тедди за руку и потащила в комнату, подальше от ушей девочки на диване. Как только дверь закрылась, она разочарованно воскликнула:
— Черт побери, ты, кажется, собирался поговорить с матерью? Не могу поверить, что она опять это сделала!
Тедди подошел с коробкой из-под обуви, в которой хранил свою коллекцию почтовых марок; крышку он вертел в руках.
— Ее зовут Дебби, она очень славная. Отдел социального обеспечения уже нашел для нее детский приют, поэтому через несколько дней она уедет.
— Тедди, эта девушка — проститутка. Да и на руках у нее, вероятно, следы от уколов наркотиков.
Тедди начал раздувать и сжимать щеки — он всегда так делал, когда не хотел что-либо обсуждать.
Холли Грейс расстроенно вздохнула:
— Послушай, милый, почему ты сразу не позвонил мне в Лос-Анджелес? Да, я знаю, что тебе только девять лет, но твой коэффициент интеллектуального развития, как у гения, накладывает на тебя определенную ответственность, которая, в частности, заключается в том, чтобы стараться, по крайней мере частично, удерживать свою маму в рамках реальности.
Ты же знаешь, в том, что касается таких вещей, здравого смысла у нее ни на грамм: дает приют всем подряд, путается с мошенниками. Ею руководит не разум, а сердце!
— А мне Дебби нравится, — по-прежнему твердил Тедди.
— Тебе и Дженнифер нравилась, а она, перед тем как сбежать, украла у тебя из банка Пиноккио пятьдесят баксов!
— Дженнифер оставила мне записку, что вернет деньги, и это было единственное, что она взяла.
Холли Грейс поняла, что победу в этом поединке ей не одержать, — Ты мог хотя бы позвонить мне.
Тедди поднял крышку от коробки с коллекцией и положил себе на голову, решительно покончив с разговором. Холли Грейс вздохнула. Временами Тедди вполне благоразумен, но иногда действует в точности как Франческа.
Еще получасом позже она и Тедди уже пробивались по закупоренным пробками улицам по направлению к Гринвич-Виллидж. Остановившись у светофора, Холли Грейс вспомнила о великолепном форварде из «Нью-Йорк Рейнджерс», с которым должна была встретиться вечером и пообедать. Она была уверена, что в постели он был бы великолепен, но ее приводило в уныние то, что воспользоваться этим она не сможет. Холли Грейс панически боялась СПИДа. Именно в тот момент, когда женщины добились сексуальной свободы, на сцену вышла эта ужасная болезнь и испортила всю радость. Ей случалось наслаждаться любовными приключениями, когда партнер оставался на одну ночь. Холли Грейс обычно давала возможность своему любовнику показать все, на что он способен, а затем выставляла его за дверь еще до того, как он успевал дождаться от нее завтрака.
Тот, кто говорит, что заниматься сексом с незнакомцем унизительно, вероятно, любит готовить завтраки. При этой мысли она решительно отодвинула маячивший перед ней образ темноволосого мужчины, которому очень любила готовить завтрак. Этот роман с ее стороны был чистым безумием, временным помешательством, катастрофическим случаем бунта гормонов — бунта, помутившего ее рассудок.
Когда сигнал светофора сменился и какой-то идиот в «додже» «подрезал» ее, едва не повредив
