Безработных оказались сильно расстроены из-за разногласий по поводу предстоящего дележа денег, которые будут отняты у Ветеранов; и хотя Безработные сражались вместе с Престарелыми против Ветеранов, они также сражались и друг с другом. Корреспондент утверждал, что своими глазами наблюдает поле боя и, по его мнению, в настоящий момент наиболее организованной и боеспособной силой являются Престарелые. В подтверждение своей точки зрения корреспондент привел конкретный пример: десять Безработных набросились на двух Ветеранов и отобрали у них семь драхм, но тут же подверглись еще более яростному нападению двадцати Престарелых и лишились своей добычи.
Далее сообщалось о том, что целый район Хейлар-Вея охвачен беспорядками. Честные добропорядочные граждане опасаются за свою жизнь, и время от времени можно видеть, как многие из них стремятся перебраться в более спокойные районы, захватив с собой жалкие остатки своего имущества. Корреспондент призвал слушателей не отходить от своих приемников и ждать новых сообщений с линии фронта; потом сообщил, что слышанное нами передается в эфир благодаря любезности фирмы Скрамунвельдер. «Молодые дамы получают большое удовольствие, пользуясь гигиеническими тампонами фирмы Скрамунвельдер», – закончил корреспондент.
– Ну и дела! – прокомментировала госпожа Швакхаммер. – В последнее время по радио такое передают – хоть не слушай.
Госпожа Шмаль беспокойно ерзала на месте, и, когда госпожа Швакхаммер закончила свой комментарий, стала шептать ей что-то на ухо.
– Конечно, дорогая! – сказала госпожа Швакхаммер, и они обе встали. Когда они выходили из кабины, госпожа Швакхаммер нагнулась и шепнула нам с Руизом:
– У бедненькой душечки такие слабые почки, хи-хи. Но мы сию минуту вернемся.
– Все в порядке, мадам, – заверил ее Руиз и налил себе и мне еще щелака.
Когда девицы оказались за пределами слышимости, я сказал:
– Господин Руиз, мне кажется, у нас нет никакого прогресса.
– Что вы имеете в виду, сударь?
– Видите ли, по-моему, мы все время движемся по кругу, нисколько не приближаясь к нашей главной цели. Ведь вы сами, господин Руиз, утверждали, что эта ночь будет посвящена вакханалии.
– Именно так, сударь, – согласился Руиз.
– Возможно, у нас с вами разные представления о смысле слова «вакханалия», – продолжал я. – Однако, с моей точки зрения, мы еще весьма далеки от того, что можно было бы назвать вакханалией; во всяком случае, мы едва ли чего-нибудь достигнем на этой чертовой крыше.
– О! Так вот что вас беспокоит. Но как вы понимаете, подобные вещи требуют полготовки. Тут нельзя бросаться очертя голову, нужно постепенно подготовить почву.
– Со всем этим нельзя не согласиться, но, по стандартам Абалона, которые известны мне лучше всего, мы подготовили почву, по меньшей мере, для дюжины вакханалий. И если уж речь зашла о подготовке, позвольте рассказать вам одну вещь, господин Руиз; я знаю неподалеку от Абалона один клуб, члены которого гордятся тем, что не пользуются даже поцелуями в качестве подготовки.
– Это поразительно, сударь. Я просто не могу поверить.
– Тем не менее, дело обстоит именно так. Я неоднократно беседовал с этими людьми и каждый раз слышал один и тот же рассказ. Член клуба сажает свою избранницу в автомобиль, быстро накачивает ее спиртным и, не проронив ни слова, отвозит в какое-нибудь удаленное безлюдное место. Потом он резко оборачивается к ней и говорит: «Ну?»
– Сударь, это же варварство! – возмутился Руиз. – Это просто преступление.
– Мне и самому так казалось, – признался я, – но после всех наших сегодняшних проволочек я начинаю думать, что подобные методы имеют свои преимущества. По правде говоря, господин Руиз, я уже сомневаюсь в успехе.
Руиз задумался.
– Да, сударь, – признал он наконец, – похоже, настало время более решительных действий. Когда девицы вернутся, мы посмотрим, что тут можно предпринять.
И тут же они обе явились перед нами.
– Хи-хи, кузина, – усмехнулась госпожа Шмаль, – ты когда-нибудь видела такие хмурые серьезные физиономии? Хи-хи. Конечно, опять обсуждают что-то очень важное. Может, нам лучше уйти?
– Нет, нет, – поспешно возразил Руиз. – Ни в коем случае! Займите ваши места и послушайте. Мы тут с капитаном решили, что нам будет гораздо удобнее в прекрасном просторном номере капитана, где нет такого безобразного столпотворения. Там будет спокойно, и мы сможем заказать целую ванну щелака.
– Мне и здесь очень удобно, господин Руиз, – заявила госпожа Швакхаммер. – И тебе удобно, дорогая?
– Очень удобно, – резко ответила госпожа Шмаль.
Потом принесли наш заказ, и девицы с мрачным видом принялись за еду.
После недолгой внутренней борьбы Руиз вздохнул и, смирившись, тоже стал есть. Но у меня аппетит пропал начисто. Я погрузился в размышления и, чтобы скрыть свое состояние, тыкал вилкой в картофель и ножом в баранью отбивную. В душе моей начало зарождаться предчувствие – не насильственной смерти, как у Руиза, но тщетности всех наших усилий и полного краха всех наших замыслов.
Когда я сидел так, глубоко задумавшись, и ничего не ел, только тыкал своим прибором в тарелку, госпожа Шмаль вдруг свирепо зашипела:
– Кузина, взгляни, неужели это опять она?
Госпожа Швакхаммер взглянула – мы с Руизом тоже – и презрительно усмехнулась:
– Да, дорогая, это она.
Франческа Шеферд была в белых брюках и в мягко мерцающей серой блузке с черным воротником и такими же манжетами. Она шла среди толпы посетителей этого заоблачного заведения, и на ее лице сохранялись следы отчаяния и замешательства.
Мое бессознательное вновь начало терроризировать меня. Я попытался отвязаться от него, весело болтая с девицами, обмениваясь каламбурами с Руизом и основательно налегая на щелак. Но несмотря на все эти испытанные средства, хронический недуг не отпускал меня, и я приходил в ужас при мысли о том, что именно здесь – в заоблачном убежище, где звучит музыка и не смолкают веселые шутки, где лица сияют радостью, и вся обстановка позволяет забыть о завтрашнем дне, – мой душевный недуг вновь овладеет мной и отнимет все силы.
Я сидел и дрожал, зная по опыту, приобретенному в Абалоне, сколь ужасны могут быть такие приступы. Долгое время я был не в силах прикоснуться к щелаку и к молодому зеленому луку, принесенному официантом. Мне оставалось только сидеть и с беспокойством следить за симптомами; я то уверял себя, что приступ прошел, то с содроганием обнаруживал, что это была лишь временная передышка.
И в тот самый момент, когда Вик Руиз потянулся за моим молодым зеленым луком, к которому я так и не притронулся, мое подсознательное наконец прорвалось наружу с такой бешеной силой, что я едва не слетел со стула. Голосом, неслышным никому, кроме меня (но я-то не мог слышать ничего иного) оно возопило:
«Это говорит твоя душа, несчастный! Вот идет Франческа Шеферд. Поверни голову и взгляни на Франческу: как она изящна, как волнуется при ходьбе ее грудь под искристо-серой блузкой. Представь себе, как она стоит по колено в воде или среди цветущих лилий, представь ее тело в ярких лучах солнца или в бледном сиянии луны, представь, как она смеется, сидя на дереве, как гладит своими тонкими пальцами густую шерсть огромного добродушного пса, как стоит обнаженная перед зеркалом, как зачарованно смотрит на запретный плод, как подставляет свои губы другим губам, и теперь взгляни на себя и на своих спутников».
Неожиданно я встал, и мои спутники с изумлением и тревогой услышали мое заявление:
– Жалкие однообразные события, до сих пор составлявшие весь мой жизненный опыт, больше не удовлетворяют меня. В грубом и горьком фарсе, именуемом моей жизнью, я ищу лишь один час тишины и простоты.
Только божествам, которые оказывают сомнительное покровительство усталым людям, известно, что еще я мог сказать или сделать в тот момент, если бы не один инцидент, загнавший мое подсознательное обратно в ту темную глубину, из которой оно явилось.
