баюкают кукол, потому что в его объятиях и была теперь кукла, прекрасная, но безжизненная. Это был сон, от которого не просыпаются, он мог сколько угодно целовать мертвые губы — чудеса случаются только в сказках. Можно было сколько угодно шептать слова любви, на которые он был так скуп, пока Тэра еще жила. Поздно, все было поздно, и признание обречено было остаться невысказанным. Мир, который они создали вдвоем, мир, полный страсти, ревности, обид и счастья, полный любви, — этот мир уходил сейчас навсегда, чтобы возвращаться только в воспоминаниях.
И когда жестокая правда окончательно проникла в сознание, Стоун содрогнулся всем своим могучим телом, судорожно сорвал с головы белый колпак и зарылся лицом в распустившиеся волосы Тэры. Они еще пахли ее неповторимым, сладостным запахом, который скоро должен был исчезнуть. Отстранившись, Стоун начал бездумно перебирать бледно-золотистые пряди, распутывать и оглаживать их, словно уже готовя Тэру к последнему путешествию. Он — попросту не знал, что будет делать, когда ее похоронят, как станет жить. Сердце разрывала острая боль, там открылась глубокая рана и кровоточила настойчиво, отчего, сама-жизнь уходила капля за каплей. Эта боль была почти нестерпимой, и все, что было в Стоуне несгибаемо твердого, инстинктивно старалось ей противиться, бороться с нею. Он был воспитан так, чтобы вынести все, ему с детства внушали, что слабость недостойна мужчины. И это был прежний Стоун, который повторял, скрежеща зубами:
— Меррик, безжалостный ублюдок, ты жизнью заплатишь за это! Клянусь, я сделаю все, чтобы белый свет стал тебе не мил, я уничтожу тебя своими собственными руками! Но мало-помалу иное чувство начинало оттеснять в нем ненависть и жажду мести. Впервые Стоун сумел объять душой всю безысходность горя, которое ощутила его мать после смерти отца, и все то, что до сих пор он понимал лишь разумом, дошло наконец до сердца. Горечь, глубоко въевшаяся в самое существо Кармель, стала теперь и его горечью, ее бессильный гнев на судьбу стал его гневом, некая отрава проникла в каждую клетку тела. Чувства эти набросились на него, как свора бешеных псов, и терзали измученную страданием душу без надежды на передышку. Ощущение потери было всеобъемлющим, весь мир вокруг разом опустел, и невозможно было представить себе, как жить дальше в этой пустоте.
Это была мука сродни безумию, и сознание мутилось, рассудок умолкал, хотелось биться головой о скалы до беспамятства, которое одно только и могло принести забвение. Бессознательно Стоун тянулся к безумию, как тянутся к спасительному лекарству. Потеряв рассудок полностью, он мог все забыть и жить дальше, не сознавая уже своей потери… Но что, если будет наоборот, если в своем безумии он не сможет думать ни о чем другом, кроме Тэры и се ужасной смерти?
Что-то странное случилось в этот момент с глазами Стоуна. В них возникло болезненное, жгучее ощущение, будто кто-то невидимый подкрался и плеснул в них кислотой. Оно усилилось, стало невыносимым, слилось с болью души — и плотина горя наконец прорвалась. Слезы покатились по щекам, и впервые с той минуты, когда он нашел Тэру мертвой, Стоун криво усмехнулся. Мужчины не плачут, повторяла ему мать с самого детства, мужчины тем и сильны, что умеют подавить свои чувства. Но Тэра научила его совсем другому, научила чувствовать глубоко и полно, и если не стыдно было любить ее, то не стыдно и оплакать. В первый и последний раз в жизни он позволил себе быть просто человеком.
— Тэра, Тэра, как я любил тебя! — повторял он, баюкая в запоздалых объятиях не только тело девушки, но и свою утраченную любовь.
Светлые волосы, местами в запекшейся крови, водопадом спадали с его руки на камень ущелья, запрокинутое лицо было мертвенно-бледным. Не трепетали ресницы, не шевелились побледневшие губы. Стоун наклонился и коснулся их губами, один-единственный раз. Это было прощание.
А потом, не в силах вынести безумный натиск эмоций, на миг позволив себе стать их беспомощной игрушкой, он поднял лицо к небесам и издал дикий, пронзительный вопль, в котором, казалось, выплеснулось само отчаяние. Он прокатился по каньону, отразился от стен и вернулся зловещим многократным эхом, долго не утихавшим в боковых ущельях. Это был крик, мало похожий на человеческий, крик существа, горе которого слишком велико, чтобы вынести его молча.
Эхо ужасного вопля отзвучало, и зловещая тишина опустилась на окрестности.
Меррик Рассел казался конной статуей в своей полной неподвижности. Взгляд его не отрывался от того места, где Тэра, а потом и Ночной Всадник исчезли в черной пасти каньона. Он видел, как это случилось, как белый призрак, промедлив лишь одно мгновение, просто перемахнул кромку обрыва, словно его вновь должны были принять и удержать в воздухе белые крылья плаща. В тот момент раздумывать над этим феноменом было некогда, так как где-то неслось вдаль обезумевшее стадо и нужно было немедленно что-то предпринять. Но когда животных удалось остановить, издали донесся ужасный нечеловеческий крик. Что-то подсказало Меррику, что означает он смерть Тэры, и против воли кривая усмешка мелькнула на его губах. Призрак мог оплакивать жертву, но оказался бессилен ее спасти. Даже и сейчас хозяин ранчо отказывался верить в сверхъестественное.
— Гони стадо к Хэролду! — резко прикрикнул он на Джона Симпсона, которого нашел съежившимся в кустах. — Скот измучен и не доставит тебе никаких неприятностей, справишься один. Я отправлю тебе вслед этих трусов, Кэла и Джесси, как только найду их.
Некоторое время Симпсон был просто не в силах ничего сказать на это, только трясся и беспрерывно сглатывал. Два года он везде и всюду высмеивал легенду о призраке Пало-Дуро, издевался над суеверием тех, кто пытался спорить с ним, и вот все это оказалось правдой! Он сам, своими глазами видел Ночного Всадника и мог подтвердить под присягой, что это именно призрак, независимо от того, был он бесплотным духом или скелетом под своими белыми одеждами. Но Меррика ничем не пронять, думал Симпсон в ужасе и отчаянии. Это безумец, которому убить человека — все равно что щелкнуть пальцами!
— А к-к-как же девчонка? Чт-то скажут люди? — спросил оп фальцетом. — Ведь уже утром ее н-н-п…
— Пусть находят, — холодно перебил Меррик, окидывая трясущегося компаньона презрительным взглядом. — Она хорошо потрудилась, чтобы заработать себе славу неудачницы. Вечно с ней что-то случалось, так что вряд ли кто-то удивится, что она свалилась в каньон. Ее носило где-то по ночам, рано или поздно это должно было плохо кончиться. Может статься, что и объяснять ничего не придется.
— Даже ее панаше? — с вялой иронией проблеял Симпсон. — Знаешь что, Меррик, я, пожалуй, покончу сегодня, с нашими делами. Ищи себе другого компаньона, а с меня хватит!
— Мы расстанемся только тогда, когда я сочту нужным, — отрезал Меррик с ледяным спокойствием, — иначе в один прекрасный день и ты окажешься на дне каньона с разбитой головой. Сам видишь, здесь это время от времени случается, такое уж опасное место.
Его собеседнику ничего не оставалось, как проглотить дальнейшие возражения и попятиться к лошади. Двигаясь за устало бредущими животными и порой подгоняя их визгливым криком, Симпсон думал о том, какую ошибку совершил, связавшись с Расселом. Неудивительно, что того преследовало привидение, думал он, бросая через плечо пугливые взгляды на далекую кромку обрыва, как будто Ночной Всадник мог в любую минуту вновь появиться над нею и броситься вдогонку за своим уплывающим добром, о котором, как говорили, он пекся и после смерти. Ничто теперь не могло поколебать Симпсона в убеждении, что призрак существовал, потому что кто, кроме призрака, способен на крыльях взлетать со дна ущелья и тем же манером туда возвращаться? Кто мог сказать, на что еще способно это порождение тьмы? И был ли его дозор ограничен только каньоном Пало-Дуро? Что, если любой, кто принимает сторону Меррика, может стать объектом внимания Ночного Всадника?
Пока перепуганный Симпсон поспешно удалялся по направлению к Хэролду, Меррик направился к дороге, ведущей вниз. Но прежде чем покинуть плато, он придержал коня и еще раз вгляделся в место гибели Тэры с улыбкой, в которой было что-то не вполне нормальное.
Пусть вес привидения мира явятся к его порогу, думал он со злобным торжеством, это ничего не изменит. Он решил избавиться от Тэры Уинслоу — и сделал это прямо на виду у Ночного Всадника, кто бы это ни был. Для остальных обитателей ранчо он провел ночь в своей палатке, а значит, подозрение не может пасть на него. Смертельно усталые люди ни разу не просыпались ночью во время сгона, и Меррик мог бы поклясться, что никто ничего не заметил.
Когда девчонки хватятся, он организует поиски, а когда ее найдут мертвой, будет горевать вместе с другими. Что до Теренса, пусть винит себя самого. Будь он умнее, он бы поостерегся и не дразнил зверя. Пусть беснуется, пусть бросается обвинениями, двух свидетелей достаточно, чтобы подтвердить невиновность даже самого дьявола.