— Господь Бог Россию прославить изволил, ибо, по многим дарованным победам на земле, ныне и на море венчати благоволил. Сия виктория Полтаве подобна, токмо морская.
И здесь произошло характерное не для царской особы, но свойственное Петру событие. Выслушав поздравления присутствующих, новоиспеченный вице-адмирал быстрым шагом вернулся на свою галеру, стоявшую впритык к берегу. Легко взбежал по сходням. На мачте взвился вице-адмиральский стяг, и раздались залпы приветственного салюта в честь нового флагмана российского флота.
Празднества продолжались за торжественным обедом во дворце Меншикова. Рядом с собой Петр усадил Эреншильда. От внимания иностранных послов не ускользнула доброжелательность царя. Один из них, голландский посланник барон де Би, заметил, что «трудно описать, до какой степени царь выхвалял Эреншильда за его геройское сопротивление и старался утешить его в несчастье, несколько раз пытаясь уверять его в своем уважении и повторяя ему, что он не будет терпеть у него ни малейшего стеснения».
Не забыл царь и пленных шведских офицеров, пригласил их на обед, усадил за отдельный стол.
Наступил вечер, и берега Невы расцветились фейерверками. На шведских судах засветилась надпись: «Уловляя уловлен». Пять дней с размахом веселился народ. Всем офицерам вручили награды — золотые медали на цепочке, рядовым — серебряные, с надписью «Прилежание и верность превосходят силу». В честь дня победы церковь по просьбе царя объявила 27 июля днем Святого Пантелеймона. Отныне эта дата навсегда вошла в церковные праздники России…
В столице было объявлено, а затем и разнеслось по всей державе:
«Государь пожелал почитать Гангутское сражение наравне с Полтавским».
Закончились празднества, и не мог не заметить царь во время торжественных обедов, как исподволь льстиво и подобострастно, более, чем прежде, стали обращаться к нему иноземные послы морских держав Англии, Голландии, Франции. Да и сам вице-адмирал теперь впервые почувствовал и зримо обнаружил влияние русской морской силы. В завершение минувшей кампании парусный и галерный флоты на Балтике, по сути, без всякого препятствия совершают плавания. Правда, пока вблизи своих берегов, пробираясь зачастую шхерами, но уже нога русского солдата ступила на шведскую землю…
Мало еще парусных кораблей. Салтыков просит денег для расплаты за покупки, в Адмиралтействе предстоит спуск на воду нового 54-пушечного корабля «Шлиссельбург». Его надо достраивать, закладывать новый. А казна пуста… В повседневных заботах иногда ускользают из внимания потоки денег в державе, а ловкачи тут как тут, набивают мошну.
«Ну погоди, Алексашка, я тебя проучу…»
Как было заведено, большим торжеством и застольем отметили в Петербурге спуск «Шлиссельбурга».
Поднимая бокал в честь новорожденного судна, царь повернулся к Меншикову:
— Знаю, Александр Данилович, всем ты славен и не беден. Нет у тебя одного богатства, морского. — Царь лукаво подмигнул ничего не понимающему Меншикову. — Потому дарю тебе, Алексашка, нашего младенца «Шлиссельбурга», холи его, обхаживай и доведи до ума.
В зале воцарилось молчание, только теперь Мен-шиков понял суть «подарка».
— Государь, великое тебе спасибо за славный подарочек. В том слово даю, что обустроен будет младенец на славу.
Не ускользнула царская «щедрость» от внимания английского посла Джорджа Мекензи.
«Как только корабль сел на воду, его величеству угодно было объявить, что он дарит его князю Меншикову, который хорошо понял смысл такого подарка; его светлость, как я слышал, чтобы отблагодарить за оказанную милость, тут же обещал не жалеть издержек на снабжение корабля и экипажем и украшеныями и заявил, что постарается его сделать лучшим из 54-пушечных кораблей русского флота».
Отзвуки Гангута донесли наконец до сознания Карла XII плачевное состояние его королевства. Рухнула последняя надежда. Дырявым оказался морской щит на Балтике. Достал-таки царь до шведской землицы. Карл то и дело натравливает султана на Россию.
Тот послушался его советов и наущения французов, объявил новую войну русским. Но попал впросак. Война так и не состоялась. Царь и ухом не повел, только приказал Шереметеву быть наготове.
Озлобленный султан приказал силой выдворить короля из Бендер. Тот отказался, и турки осадили в крепости остатки шведского войска. Полтыщи янычар полегло, шведов разгромили, сопротивлявшегося Карла взяли в плен. Без четырех пальцев на руках, кончиков носа и уха его заключили в замок подле Адрианополя и содержали там под караулом. Теперь он никому не мешал, и о нем позабыли.
Слезное письмо от Ульрики с отчаянной просьбой вернуться домой — русские вот-вот появятся у стен Стокгольма — возымело действие. Он вошел в историю под фанфары, а покидал ее через черный ход, тайком…
Переодевшись, с одним верным слугой, темной ночью Карл бежал из плена. Целый месяц через Австрию, Мекленбург, Померанию добирался он до осажденной крепости Штральзунд. Появление короля обрадовало, но не особенно вдохновило защитников крепости.
Теперь он регулярно получал почту из метрополии. Корабли флота своевременно снабжали 121-тысячный корпус. Читая письма и донесения, он, усмехаясь, с удивлением узнал, что русский царь весьма благостно относится к пленным шведам. Кредо шведского короля осталось неизменным. С неприятелем следует поступать по своей воле, а не по сен-тиментам…
Возвратившийся в столицу Апраксин с огорчением докладывал о понесенных утратах в схватке с морской стихией.
— Сколь шведы не смогли нас обессилить на море, то непогода и штормы унесли, Петр Лексеич. Два десятка галер да скампавей потеряли в осенних бурях. Солдатиков и матросов сгинуло около трех сотен человек.
Петр благодушно успокоил:
— Слава Богу, Федор Матвеич, што малым убытком отделались.
Апраксин закашлялся:
— А то еще, Петр Лексеич, Бутурлин на швецкой землице побывал, пленных русаков наших вызволял. Яко скотину содержат в неволе. В рубищах и язвах ходят, голодом их морят, мрут.
Петр нахмурился. Не раз об этом сообщали ему тайнописью из Стокгольма посол бывший, Хилков, а также любимец его генерал Головин Автоном.
— В Гангуте прибежал к нам от них капитан Постников, — продолжал Апраксин. — Невмоготу, сказывал, в ихнем плену. Разве что кнутом не бьют.
Петр дернул верхней губой, задрожали усики.
— Будя. Я сенату ихнему об том писал. Ни ответу, ни привету. Отпишу на Москву, пущай ихние генералы спытают на себе хоть толику.
Не прошло и двух дней, как в Москву послан был государев указ обер-коменданту Ивану Измайлову:
«Собрать шведских генералов всех вместе, и живут они в Москве по своей воле, во всяком почтении, а наши у них в Свее содержатся зело жестоко и разведены врозь. Потому развести всех шведов по монастырям и городам и держать за крепким караулом, пусть напишут своим сенаторам».
Глава IV. «Конец войны получен токмо флотом»
За месяц до начала Гангутского сражения вице-адмирал Лилье наведался к Ревелю. Шестнадцать вымпелов линейных кораблей насчитал шведский флагман в гавани. Мало того, что он убрался восвояси, старший флагман адмирал Ватранг, выслушав его доклад, ни разу даже не попытался отправиться к Ревелю, чтобы дать бой русской эскадре.
Больше того, не потеряв в Гангутском сражении ни одного линейного корабля, Ватранг, по сути, не решился вступить в схватку с Ревельской эскадрой и всячески уклонялся от встречи с русскими кораблями. Почему? Да потому, что у русских был примерно равный по силе ударный кулак — линейные корабли. Шестнадцать против семнадцати. Шансов наверняка выиграть сражение, исходя из численности линкоров, не было.
А ежели бы эскадра Ватранга превосходила Ре-вельскую эскадру на десяток линейных кораблей?
Сомнительно, чтобы шведский флагман удержался от соблазна атаковать русских.
Но такое соотношение могло быть, если бы не прибыли в Россию своевременно девять линейных кораблей, купленных Федором Салтыковым.
Салтыков не только оснастил их, но и набрал экипажи для перегона, проверил их добротность. Девять кораблей — это не одна тысяча людей. И вся тяжесть забот легла на плечи одного человека.
Не все шло гладко в таком сложном деле, за всем не углядишь. Да и царь не баловал особым вниманием труды Федора. А пытливая натура первого русского корабельного мастера не позволяла ему сидеть ни минуты без дела. Год назад изложил царю свое воззрение на поправку дел в державе. На этом не остановился, продолжал оглядываться на европейские порядки, сравнивать с российскими, делать заметки.
Сочинил целую тетрадь «Изъявления прибыточные государству». В тот день, когда закончилось сражение у Гангута, Салтыков без особой боязни отправил царю из Лондона свои соображения:
«В бытность мою в Англии и Голландии, — делился Федор мыслями с царем, — между дел, которые по всемилостивейшему вашему указу повелено мне отправлять, смотрел прилежно о прибылях и о правлении их к тому, и тому взял в пример, что возможно учинить в наших государствованиях».
Уважал Петр дельные предложения, но не любил, когда кто-то со стороны поучал его, государя. Но Федор никоим образом не смущается, для него главное — принести пользу державе. А потому он питает надежду, что царь его поймет.
«По тем же мерам изыскивая много выписал и всепо-корно вашему величеству предлагаю в нижеписанных главах и предложениях; только припадая к в. в-ву, молю, что сие так дерзностно учинил, обнадеяся, что сие произыдет в службу вашего величества, также наделся на в. в-ва милость и покров нерушимой».
Какие же замыслы тревожат душу Федора Салтыкова?
Ни много ни мало в тридцати трех главах излагает свои взгляды беспокойный корабельный мастер. Во-первых, царю всенародно объявить о исконных русских землях, отвоеванных у шведов, «…указать учинись по всеуниженным предложениям манифест в ведомость всему народу российскому, что оные
