земляка и приятеля капитана Бонапарта. Они разговорились за бутылкой вина, и несколько экспансивный Наполеон вдруг ошарашил своего собеседника:
— Тулон можно взять довольно просто, но надо все сделать с умом.
Усмехнувшись, Саличетти покачал головой.
— Мы бьемся здесь второй месяц, и никакого толку. Что же предлагает твоя светлая голова?
Наполеон сверкнул глазами и поманил приятеля. Они вышли из палатки и взобрались на холм… Где-то внизу, скрытая высотами, простиралась Тулонская бухта.
— Я довольно неплохо знаю эту местность. Главное, прогнать англичан, — быстро проговорил Бонапарт и протянул руку в сторону деревушки Эгильет, расположенной на возвышенности. — Нам надо решительно штурмовать Эгильет. Для этого поставить наши пушки там и там, — Наполеон увлеченно размахивал руками. — Кинжальным огнем мы растерзаем испанцев, и картечь довершит дело.
Саличетти внимательно прислушивался.
— Овладев Эгильетом, мы возьмем господство над бухтой, накроем шквалом английскую эскадру, и они побегут, как зайцы.
Долго уговаривал политический комиссар Карто взять в армию артиллериста Бонапарта. Как раз Конвент прислал нового командующего. Генералов пекли в Париже, как блины. В такие времена, когда пламя полыхает вовсю, сковорода раскалилась до предела. Правда, и блины выходили частенько комом…
Новый генерал Дюгомье благоволил артиллерийскому капитану, и дело пошло. Расположив батареи, как задумал, Бонапарт после жестокой канонады повел на штурм солдат революции. Эгильет взяли с ходу, а самого Наполеона ранили в штыковой атаке. С этого дня на английскую эскадру обрушился огненный вал. Все чаще ядра проносились над кораблем Нельсона, порой задевая мачты и такелаж. Капитану становилось не по себе, он был бессилен противостоять своему невидимому противнику.
Адмиралу Худу пришлось худо. Сначала он отправил на берег часть экипажей, помочь защитникам Тулона. Потом начал постепенно давать задний ход. Вызвал Нельсона и распорядился:
— Вам надлежит отправиться в Тунис. Поручение деликатное. Вам нужно убедить тамошнего бея отказаться поддерживать французов.
«Агамемнон» покинул рейд Тулона и больше сюда не возвращался. Через неделю — другую Худ начал уничтожать французские корабли в бухте и уводить свою эскадру Подальше в море. Республиканская армия перед Рождеством овладела Тулоном.
Так впервые скрестились военные дороги Нельсона и Бонапарта и разошлись навсегда. Первому суждено будет погибнуть геройской смертью в бою, как и подобает истинному патриоту.
Второму предстоит окончить свои дни в изгнании, вдали от родины…
Коснется жизнь этих великих людей и Василия Головнина. С первым, английским адмиралом, он не раз встретится во время службы волонтером в английском флоте. Второго, низложенного императора Франции, Головнин «лелеял надежду увидеть» на острове Святой Елены, но английские власти, строго следуя предписаниям, не дозволили…
После Рождества жизнь на «Анне-Маргарите» потекла размеренно и вошла в определенную колею. Чем примечательна длительная стоянка судна в иностранном порту? На первых порах моряки-офицеры, боцманы, матросы спускают до нитки накопленные прежде «капиталы» и ждут не дождутся очередного жалованья. Получив его, тут же проматывают на берегу. Правда, матросы, согласно петровскому морскому уставу, на берег сходили только в сопровождении офицера. А так каждый день матрос занят своим делом.
Корабль можно уподобить своеобразному организму. Есть у него свое тело в виде корпуса, двигательные устройства — мачты, паруса, снасти. Имеется приспособление для надежного крепления с земной твердью — якоря, якорные канаты, шпили. Все эти составные части находятся в ведении экипажа. Парусники присматривают за парусами, такелажники — за снастями, конопатчики — за корпусом. Много их, разных корабельных профессий.
Пушкари ухаживают за орудиями, констапели проверяют крюйт-камеры [35]… Все смотрят за чистотой и порядком в своих заведываниях, а кроме того, выполняют общие корабельные работы по приборкам, погрузкам припасов, ремонту корпуса.
Каждый день на корабле несется вахта. Смотрят, чтобы никто чужой не проник на корабль, не задымилось бы где, не дай Бог, проверяют, не прибавилось ли воды в льяле, специальной выгородке в трюме корабля. Вокруг-то вода, извечный неприятель…
Три раза в день команде положено быть на молитве, заутрене, в полдень, вечерне…
А кто готовит пищу? Конечно, сами матросы, поартельно, но офицерам отдельно.
Так что забот экипажу хватает. И за всем нужен глаз да глаз. Соблазнов у человека много, искушений немало. Офицер должен все знать к видеть, чтобы вовремя дать нужную команду, а где надо — и вытянуть линьком по спине.
Вечером офицеры засиживались в кают-компании после ужина, «гоняли чаи». Вестовые и денщики то и дело разжигали самовар, чертыхались про себя, каждый хотел урвать лишний часок, поспать где-нибудь в закутке. У каждого матроса на корабле есть свои заветные местечки, где их и друзья не всегда сыщут. Только холодило, топили печки-времянки лишь в кубриках и офицерском коридоре. Ночью в стужу набрасывали сверху шинели, кто-то приспособил паруса, кутались, жались друг к другу…
А офицеры, накинув шинели, грелись у самовара, то и дело подливая в чай то ром, то венское, смотря что стоит на столе.
Редкий день не вспоминали своего теперешнего старшего начальника, Сергея Петровича Румянцева. Посланник на судне не бывал, с ним общался только командир Креницын. Поводов для визитов было хоть отбавляй. Экипаж нужно накормить и одеть, выдать, что положено из денежного довольствия. Провизию подвезти, дрова для печек доставить. В шведской столице все услуги стоили вдвойне дороже, чем в Кронштадте. Но граф на деньги не скупился, выдавал все вовремя.
— Благодетель он, — обычно отзывался о нем Креницын, — не скупой, правда, и мотает, видимо, свою-то деньгу без счету.
Головнин посмеивался.
— Оно все так, добро, ежели мошна-то бездонная. Я сие приметил в ту пору, когда их сиятельство провожали графа д'Артуа. Попомнишь-то, Дмитрий Данилович?
Креницын, отхлебывая чай, отвечал неспешно:
— Как не помнить. Он тогда враз доставил на борт ящик бордо. Сам-то бутылку опорожнил, остальное нам в кают-компанию досталось. Чай, верно подметил ты, деньги-то, видать, у него куры не клюют. Папаша-то евонный богатей знатный, своим горбом нажил добро. Даром, што Фельдмаршал.
Младший сын генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского и в самом деле жил беспечно, но деньги не проматывал. Состоя без малого пятнадцать лет на дипломатической службе, откровенно тяготился своими обязанностями. Императрица знала его с детских лет, сначала сделала его камер-юнкером, держала при себе. Потом, по просьбе отца, направила посланником к прусскому королю в Берлин. Но молодой граф там не засиживался и хотя числился посланником, но то и дело отпрашивался в отпуск в Петербург… Отец, старый вояка, за легкомыслие его отстранил от своей особы и даже не всегда желал видеть у себя в имении.
Немалую поддержку граф Сергей получал от своего старшего брата Николая Петровича, имевшего большой вес при дворе и коллегии иностранных дел. Через него Екатерина вела все сношения с Кобленцом, где осело бежавшее из Франции королевское семейство. Прошлой весной она поручила Сергею попечительство над графом д'Артуа.
— Поезжай-ка, Сергей Петрович, в Дерпт, туда инкогнито прибывает граф д'Артуа. Ты его встретишь, как положено, но без излишнего шума. Разместишь его в моих покоях. Ты при нем состоять будешь, покуда он месяцдругой в Петербурге задержится. В помощь тебе генерала дадим…
С экипажем и офицерами «Анны-Маргариты» граф Румянцев общался просто, раскованно, не кичась своим происхождением. Когда «Анна-Маргарита» в штормовую погоду приближалась к крепости Ваксхолм, лежащей на пути к шведской столице, Креницын доложил графу:
— Ваше сиятельство, на видимости крепость. Положено ей вашему сану посланника салютовать. Позвольте послать шлюпку для объяснений коменданту крепости.
