тридцать. Чем младше правитель, тем дольше он правит. Я буду жить еще десять лет. А потом умру — сразу, без боли, без мучений. У нас все так умирают.
— Но почему, почему? — чуть не закричал я.
То, что она говорила, было чудовищно. Не могут, не должны умирать люди в самом расцвете сил. Я попросту не мог поверить, что где-то во Вселенной существует такая нелепость, подлая гримаса природы — генетики, наследственности или не знаю чего еще.
— Так угодно Кресту… — тихо ответила девушка.
— Что? Что вы сказали? Какому Кресту? Почему угодно?
— Я не знаю… Но наша жизнь и смерть — во власти Креста. А он всем дает равную жизнь и равную смерть…
Глава 4. Финал Малого Спора
Утром, едва я успел спустить пятки на ковер, Гусев высветился во весь экран и с места в карьер атаковал меня сотней вопросов: где я был, что делал, куда хочу пойти, буду ли участвовать в Большом Споре? От первых вопросов я отшутился, сказав, что меня похитили влюбленные болельщицы, а к Спору давно готов.
— Так что же ты рассиживаешь? — возмущенно завопил Пашка. — Уже восемь, а ты только-только глаза продрал. Сегодня же Спор кузнецов! И мы с Тиной придем болеть за тебя!
Действительно, я совсем позабыл, что сегодня начинается финал Малого Спора, который в конечном итоге определит участников Большого Спора. «Сделай сам» — так когда-то давно называлось это увлекательное состязание, охватившее миллионы людей. С тех пор как машины стали делать абсолютно все, что необходимо человеку, причем в любых количествах, проблема свободного времени стала необычайно острой. Началось это несколько сотен лет назад, и наше поколение знает обо всем, что происходило тогда, только по книгам. Я читал, например, что многие серьезные ученые, а также большие группы населения выступали против дальнейшего сокращения рабочего дня, который тогда снизился до четырех часов, а кое-кто даже ратовал за его увеличение. На основании тестов, таблиц, психоанализа, социологических и социометрических исследований и прочих проверенных и непроверенных методов доказывалась неизбежная деградация общества, лишенного заботы о хлебе насущном и избавленного от трудов праведных. Группа энтузиастов, призвавшая людей совершенствоваться в ручном труде для изготовления кустарных и, откровенно говоря, никому не нужных вещей, долгое время оставалась незамеченной. Но когда выставку их работ показали по всемирной сети телевидения и миллиарды людей, у которых была масса свободного времени, вдруг увидели великолепные чаши, кувшины, кружева, украшения, модели древних кораблей, мебель, музыкальные инструменты, изготовленные вручную, и, главное, увидели, как это делается, началось что-то необыкновенное. Общества, кружки, союзы, объединения любителей самоделок вырастали, как грибы после дождя, и, что самое удивительное, не распадались. Люди, привыкшие получать все или почти все путем набора нужного кода на шифраторе сети снабжения, вдруг поняли, как это прекрасно — изготовить вещь своими руками. Полустихийно возникали конкурсы умельцев, которые, как лавина, вовлекали в свою орбиту новые миллионы людей. Через сотню лет название «Сделай сам» почти забылось, и всепланетный конкурс получил громкое и гордое название Большой Спор. Победителю не полагалось никаких наград — ни грамот, ни медалей. Наивысшей наградой было сознание, что ты сам, вот этими руками сделал вещь, которой сейчас любуются девяносто два миллиарда человек на ста сорока трех планетах.
Малый Спор был фактически состязанием по профессиям. Он не знал никаких ограничений, кроме единственного: участникам Малого Спора запрещалось использовать какие-либо механизированные и автоматизированные инструменты. Отверстия приходилось сверлить ручной дрелью или пробивать зубилом, клепать — простым молотком, обрабатывать изделия вручную — напильниками, наждаком, алмазной пылью, пастами. Никаких электронных пил, лазерных сверлилок, высокочастотной сварки! Никаких импульсных полировок, анодно-молекулярных резаков! Все только своими руками, своим потом, своими мозолями!
Я участвовал в Малом Споре кузнецов уже не раз. Мой меч, которым я срубил плюмаж рыцаря Леопарда, был выкован мной собственноручно. Это был прекрасный боевой меч с булатным клинком. Мне пришлось больше года рыться в трудах древних металлургов — Аносова, Бардина, Тер-Ованесяна и других, — месяцами дневать и ночевать в кузницах. Я перепортил уйму металла, пока овладел всеми секретами выплавки, ковки, закалки клинков. Но теперь мои клинки перерубали с одинаковой легкостью тончайший платок, подброшенный в воздух, и железный прут в два пальца толщиной. Будь у моего противника обычный меч, я разрубил бы его одним ударом. Но он бился со мной таким же булатным мечом, который я подарил ему месяц назад, — по кодексу конных рыцарей бой мог вестись только равным оружием. Теперь я хотел сделать еще один меч для Олимпийских игр, поэтому изучил чеканку, золочение, финифть, гравировку по металлу, инкрустацию, ювелирное дело. Я хотел, чтобы это был не только боевой, но и парадный меч. Я назвал его старинным именем Эскалибур — Рубящий железо…
В Дом техники я приехал гораздо раньше, чем мы договорились, и долго болтался у паркинга, поджидая Гусева и Тину — нет, Тину и Гусева. Мне очень хотелось увидеть, как они приедут — вместе или порознь, будут ли идти под руку… Я вспомнил, каким сухарем держался с ней на занятиях, и проклинал себя за то, что раньше не рассмотрел эту удивительную девушку. Интересно, что она нашла в рыжем, растрепанном Гусеве, который, пожалуй, ниже ее ростом? Тут рыжий, растрепанный Гусев хлопнул меня по плечу, а позади него смеялась Тина — я все-таки прозевал их приезд. Я смотрел на них, этих самых близких и дорогих мне людей (кроме, конечно, бабуси), и мне тоже стало весело. Мы стояли и смеялись, сами не зная почему, и проходившие мимо люди тоже улыбались, глядя на нас, и волны хорошего настроения растекались вокруг все дальше и дальше.
Потом мелодичный перезвон позвал нас внутрь — начинался финал Малого Спора. Я надел свой комбинезон с литерами участника и встал у верстака, где лежал почти готовый Эскалибур. Верстак, напоминавший сказочную птицу, был сделан словно специально для меня — узкая, длинная полка из какого-то легкого серовато-серебристого сплава покоилась на изящно изогнутой ножке, которая вверху превращалась в подобие лебединой шеи. Там, где полагалось быть голове, находилась автоматическая кассета, которая сама выдвигала нужный инструмент, едва я протягивал руку. Я коснулся пальцем зажимов, и они намертво схватили меч, а два ярких глаза осветили рабочее место.
Мне понадобилось совсем немного времени — каких-нибудь сорок минут, чтобы доделать мелочи. По заполненному людьми залу бесшумно скользили телекамеры. Одна из них подъехала ко мне и заглянула через плечо, другая уставила свой глаз от соседнего верстака. Я как раз вставил в оправу большой рубин, венчающий рукоятку, и стал снимать с клинка промасленную пленку. Меч засверкал под светом юпитеров, когда я стер с него остатки смазки и стал протирать замшей. Я нажал кнопку на верстаке, и надо мной вспыхнула красная звездочка, означающая, что работа окончена. Сверху, с галереи для зрителей, раздались аплодисменты — это старались Тина и Павел. Меня окружили судьи, меч переходил из рук в руки, что-то говорил диктор телевидения. Тина взмахнула рукой, и ко мне на верстак упала красная роза. Я засунул ее в нагрудный карман комбинезона и тут с ужасом услышал, что диктор рассказывает обо мне.
— Вы все видели вчера блистательную победу рыцаря Черной башни над рыцарем Леопарда. Победитель этой схватки сейчас перед вами. Его зовут…
Я не дал ему закончить, быстро шагнул вперед и накрыл микрофон ладонью. Уж эти мне телекомментаторы! Если бы он успел брякнуть мое имя, мне завтра не было бы прохода от болельщиков и болельщиц. Эта восторженная толпа — страшное дело. Меня, конечно, не растерзают на части, но покоя и днем и ночью я лишусь на полгода, не меньше. Поэтому мы все выступаем под девизами и псевдонимами. А этот проныра разнюхал где-то обо мне и чуть не ляпнул на весь белый свет.
Я нежно улыбнулся диктору, выдирая микрофон из его рук, и незаметно для всех сильно наступил ему на ногу. Он подпрыгнул и выпустил микрофон.
— Разрешите, уважаемые телезрители, остаться для вас только рыцарем Черной башни, — сказал я, улыбаясь телекамере. — Я пока не спешу раскрыть свое инкогнито — извините, что пользуюсь этим своим
