незаметные, робкие. Теперь он часто засиживался на работе до поздних сумерек, а возвращаясь домой, прихватывал с собой кое-какую работу. Покупка машины на некоторое время откладывалась.
Как- то апрельским днем Жаклин оказалась на Вашингтон-стрит. На улице было полно народу — все делали покупки. Жаклин медленно шла мимо магазинов и размышляла — с некоторой грустью, но без страха или отчаяния — о тех обязанностях и заботах, которые неизбежно возникнут в ее жизни в самое ближайшее время, хочет она этого или нет. В воздухе носились сухие летние пылинки, солнце задорно рикошетировало от зеркальных витрин, и осколки его сверкали радугой в бензиновых лужах вдоль тротуара.
Вдруг Жаклин замедлила шаги. В трех метрах от нее у обочины красовался небольшой спортивный автомобиль с открытым верхом — яркий, новенький. Возле него стояли двое мужчин и разговаривали. В одном из них Жаклин узнала молодого Бронсона, который как раз в этот момент небрежным тоном спрашивал:
— Ну как, нравится? Только сегодня утром купил.
Жаклин круто повернулась и, стуча каблуками, быстро пошла к мужу в контору. Коротко кивнув секретарше, она буквально ворвалась в его кабинет. Матер, удивленный этим неожиданным вторжением, поднял голову от стола.
— Джим, — выдохнула Жаклин, — скажи, Бронсон вернул тебе три сотни?
— Н-нет, — неуверенно ответил Джим. — Нет еще. Он был у меня на той неделе и объяснил, что у него сейчас туго с деньгами.
В ее глазах сверкнул злорадный триумф.
— Ах, туго с деньгами? — отрывисто бросила она. — Так знай, что он только что купил новую спортивную машину, которая обошлась ему как минимум в две с половиной тысячи!
Он покачал головой, отказываясь верить.
— Да я сама видела, — утверждала она, — и своими ушами слышала, как он сказал, что только что ее купил.
— Он сказал мне, что у него туго с деньгами, — беспомощно повторил Матер.
Жаклин не могла этого выдержать. Из горла ее вырвался какой-то звук — не то завывание, не то стон.
— Да он тебя просто использовал! Знал, какой ты простофиля, вот взял и использовал! Неужели ты сам не видишь? Ему захотелось, чтобы ты купил ему машину, и ты ее купил! — Она горько засмеялась. — Да он небось и сейчас гогочет до упаду над тем, как ловко он выудил у тебя денежки!
— Да нет же, — запротестовал потрясенный Матер. — Ты, должно быть приняла его за кого-то другого.
— Мы ходим пешком — а он ездит за наши деньги! — перебила она возбужденно. — Да это же курам на смех! Так вот послушай, Джим! — Ее голос зазвенел, стал напряженнее, в нем даже зазвучало презрение. — Ты половину своего времени убиваешь впустую, делая какие-то вещи для людей, которым глубоко начхать и на тебя, и на то, что с тобой будет. В трамвае ты уступаешь место каждой корове, а сам приходишь домой усталый и разбитый. Ты заседаешь во всех существующих комитетах, которые по меньшей мере на час в день отрывают тебя от работы, и ты за это не получаешь ни цента! Тебя вечно используют! Я не могу больше этого терпеть!
Закончив свою обличительную речь, Жаклин вдруг пошатнулась и упала в кресло — перенервничала.
— Именно сейчас, — продолжала она слабым голосом, — мне очень нужен ты. Мне нужны твоя сила, твое здоровье, поддержка твоих рук. И если ты будешь раздавать все это каждому, мне достанется совсем- совсем мало…
Матер опустился рядом с женой на колени и обнял ее за шею. Ее голова послушно легла на его плечо.
— Прости меня, Жаклин, — сказал он тихо. — Я буду к тебе более внимателен. Я не отдавал себе отчета в своих поступках.
— Ты милейшее, добрейшее существо в мире, — внезапно охрипнув, прошептала Жаклин. — Но я хочу, чтобы ты был мой целиком, чтобы все лучшее в тебе было для меня.
Он продолжал гладить ее волосы. Несколько минут прошло в полном молчании, они словно погрузились в нирвану покоя и понимания. Затем Жаклин неохотно подняла голову, так как тишина была нарушена голосом появившейся в дверях мисс Кленси, секретарши:
— О-о, прошу прощения.
— Что вы хотели?
— Посыльный принес какие-то коробки. Вы что-то заказывали наложенным платежом.
Матер поднялся и вышел за ней в приемную.
— Цена — пятьдесят долларов.
Он порылся в бумажнике и сообразил, что утром забыл зайти в банк.
— Одну минутку, — сказал он рассеянно.
Мысли его были с Жаклин, которая, такая несчастная и беспомощная, одиноко ждала его в соседней комнате. Он вышел в коридор и открыл дверь напротив, на которой висела табличка: «Клейтон и Дрейк, маклеры». Зайдя за невысокий барьер, он очутился перед сидящим за столом человеком.
— Привет, Фред, — сказал Матер.
Дрейк, маленький лысый человек лет тридцати, с пенсне на носу, поднялся для рукопожатия:
— Привет, Джим. Чем могу быть полезен?
— Да, видишь ли, мальчишка посыльный принес мой заказ наложенным платежом, а у меня, как назло, с собой ни цента. У тебя не найдется пятидесяти долларов до вечера?
Дрейк пристально взглянул на Матера, затем медленно покачал головой — не сверху вниз, а из стороны в сторону.
— Извини, Джим, — ответил он твердо. — Я взял себе за правило никогда и никому не одалживать денег.
— Что?!
В восклицании прозвучало неприкрытое удивление — рассеянность Матера как рукой сняло. Однако тут же автоматически сработало врожденное чувство такта — оно пришло на помощь, диктуя необходимые слова. Не нужно, чтобы Дрейк мучился из-за своего отказа, подсказал Матеру инстинкт.
— А-а, понятно, — он кивнул головой, выражая свое полное согласие, словно он и сам часто задумывался над полезностью этого правила. — Я тебя вполне понимаю. Правило есть правило — я, конечно, не хочу, чтобы из-за меня ты его нарушил. В нем, наверное, есть свой смысл.
Они поговорили еще минуту. Дрейк сказал что-то в оправдание своей позиции — видимо, эта партия была у него хорошо отрепетирована. В конце концов Матер улыбнулся совершенно искренне.
Вежливо попрощавшись, Матер удалился к себе а контору, искусно вызвав у Дрейка ощущение, что тот — самый тактичный человек в городе. Матер умел вызывать у людей такое ощущение. Но когда он вошел в свой кабинет и увидел жену, печально глядящую в окно, кулаки его сжались, а лицо исказила непривычная гримаса.
— Ну что ж, Джекки, — сказал он медленно, — пожалуй, ты во многом права, а я… я, черт возьми, не прав.
III
В течение последующих трех месяцев Матер неоднократно задумывался над своей жизнью. Жизнь эта была неестественно счастливой. Разногласия и трения, возникающие между людьми, между человеком и обществом, ожесточают большинство из нас, мы становимся грубее, циничнее, придирчивее. Жизнь же Матера как раз и отличалась тем, что в ней эти трения возникали крайне редко. Раньше ему не приходило в голову, что эта привилегия давалась немалой ценой, но теперь он понял, что то тут, то там, и вообще постоянно, он уступал дорогу другим, чтобы избежать враждебности, конфликта или даже просто
