Возмущение, наполнившее ее, придало ей сил. Подхватив узел, который он выкинул из лодки, она решительно вошла в воду.
— Вернись! Как ты смеешь оставлять меня, Эрно Хамсон! Ты трус, ничтожество, варвар!
Эрно собрал всю свою волю в кулак, чтобы не слышать ее слов, и начал грести. Она рвалась к нему. Волны хлестали ее, тянули за платье. Ещё миг, и она почувствовала, что ноги ее уже не касаются дна. В панике она стала изо всех сил бить ногами и руками, потеряла свои пожитки. Вода плескалась вокруг нее, намочила ей волосы, наполнила рот. Селен выплюнула воду и снова завопила:
— Неужели ты позволишь мне утонуть? Неужели уплывешь в море, не оглянувшись?
Она увидела, как фигура в лодке напряглась, и подумала, что он обернется, но потом ее с головой накрыла волна, и какое-то время она не видела ничего, даже неба. Но волна скоро прошла, и Селен вынырнула на поверхность, красное платье расплылось вокруг нее, словно лужа крови. Она делала все возможное, чтобы оставаться на плаву, молотила по воде руками и ногами.
— Я беременна, Эрно! Если ты оставишь меня сейчас, ты будешь в ответе не только за смерть женщины, которую винишь в гибели Катлы, но и за смерть невинного младенца!
Она пошла ко дну, вода вокруг была тяжелой и холодной. Она почувствовала, как волны сомкнулись над ее головой. Она тонула. Тщетно она махала руками, ноги свело судорогой. Вода сдавливала грудь, выжимала из нее воздух, потом полилась ей в рот. Селен почувствовала ее холодное, страшное вторжение, ощутила, как теряет тепло, которое делало ее живым человеком. И неожиданно она испытала острое сочувствие к бедной скумбрии, которая осталась на берегу, задыхаясь в чужеродной стихии.
Потом свет померк, и больше она уже ничего не чувствовала.
Вместо обычного грязного постоялого двора сегодня отряд наемников разместился в довольно приличных условиях. В гостинице, согласно вывеске, была общая комната, а спальни находились над конюшней. Поблизости отсюда располагались лучшие публичные дома Форента. Город принадлежал Руи Финко, и бордели тут были многочисленны и славились по всей Истрии красивыми и умелыми женщинами. Форент был тем местом, куда стекались женщины, бегущие от карающего огня Фаллы, приговоренные к нему за прелюбодеяние, за нечестивость, за непочтительность к отцам, братьям и мужьям. Всем было известно, что Руи Финко смотрит на это сквозь пальцы в отличие от других имперских лордов. В сочетании с его подвигами за закрытыми дверьми это делало его любимцем женщин Форента. Док уже успел убедиться в этом на своем горьком опыте.
— Я ей только и сказал, что наверняка его нос гораздо больше, чем член, и она тут же выкинула меня из постели, да еще отказалась взять у меня кантари.
— Ну а ты все успел сделать?
Док мечтательно улыбнулся.
— И не раз.
Дого выглядел задумчивым.
— Как, говоришь, ее звали?
— Сестрина.
— А в каком борделе ты был?
— «Башня Земных Желаний», второй поворот налево после рыночной площади, там еще пара розовых столбов по сторонам от двери. Меня туда Кноббер отвел.
Дого пошлепал по карману и вытащил мешочек с деньгами. Набитый монетами, которые им только что раздала Мэм, мешочек покачивался на кожаном шнурке из стороны в сторону.
— Ну что, начать? — ухмыльнулся Дого, затем подбросил мешочек и, поймав другой рукой, убрал в карман. — А если она устанет — мне придется тогда тащиться еще в какое-нибудь заведение?
Джоз Медвежья Рука, занимавшийся тем, что чистил и затачивал свое многочисленное оружие, презрительно хмыкнул. Он редко сопровождал своих товарищей в их бордельных похождениях, а когда это все-таки случалось, то вместо того, чтобы предаться наслаждениям, он оставался при входе и, держась за свой меч, внимательно оглядывал новых посетителей «на случай неприятностей». Хотя единственная неприятность заключалась в том, что владельцам борделей приходилось мириться с присутствием Джоза. При виде его посетители призадумывались, а не повернуть ли им назад и не посетить ли другое подобное заведение, где бы их не встречал человек, похожий на злобного великана из легенд, готовый снести им головы за их простые желания. И тогда Доку, Кнобберу и Дого приходилось спроваживать Джоза прочь — желательно до того, как он начнет читать им лекцию о том, как плохо платить женщинам за любовные утехи. Это была интересная жизненная философия: человек, который убивал за деньги, не допускал и мысли о том, что можно потратить несколько с таким трудом заработанных монет на то, чтобы какая-нибудь красотка заставила его забыть обо всех неприятностях мира.
— Поосторожнее с деньгами, — предупредила Мэм. — Ты же не собираешься, надеюсь, открыто их демонстрировать в таком заведении?
Она повторяла это, куда бы они ни пошли. Иногда им казалось, что она для них как мамка, и от этого они чувствовали себя неловко, когда собирались навестить очередной бордель.
Дого подмигнул Доку, а тот пожал плечами. Собачий Дух похлопал себя по бедру.
— Вот он, нож, — сказал он. Потом похлопал по правой икре. — И еще один. — Потом с радостным видом продемонстрировал еще два ножа, которые были спрятаны у него в сапогах. — Опа, чуть не забыл про эти.
— Да идите вы уже, сколько можно!
— Я иду с вами, — появился в дверях Кноббер, сияющий и розовый после своей ежегодной ванны. Мокрые волосы, которые он обычно носил заплетенными в десятки косичек и завязанными в узелки, чтобы не мешали в сражениях, были сейчас рассыпаны по плечам. Он надел свою лучшую рубашку, ту, что купил у торговца-кочевника на Большой Ярмарке, — бледно-голубого цвета с серебряно-зеленой окантовкой. Судя по всему, он только что прошелся по рубашке горячим металлом, чтобы разгладить складки. В вырезе среди обильной поросли на груди виднелся его камень-талисман. На вид Кнобберу сейчас можно было дать не больше девятнадцати вместо тридцати с хвостиком, и было ясно, что он отправляется на свидание.
— Ты снял эту свою штуку, — заметил Док с удивлением, глядя на искалеченную культю, оставшуюся от левой руки Кноббера. Не прикрытый кожаным лоскутком, под которым он обычно прятал увечье, обрубок напоминал новорожденного щенка: совсем без волос, морщинистый и розовый. В сочетании с темной, обветренной кожей предплечья это выглядело шокирующе. Глядя на нежную, бледную плоть культи, можно было почти поверить, что у Кноббера когда-то было детство, что когда-то он жил в мире, совсем не похожем на грубый и жестокий мир наемников.
— Она у меня чешется, — ответил он, поежившись. — Гайя может усмирять зуд своими руками.
— Это та девчушка, к которой ты всю неделю бегаешь?
Кноббер покраснел до корней волос.
— Угу.
— У меня тоже есть небольшой обрубочек, который она могла бы успокоить… — заржал Собачий Дух.
— Заткнись, Дого. — Док шлепнул его по башке, заставив вскрикнуть. — Мы скоро уходим отсюда, — напомнил он Кнобберу. — Думаю, не стоит слишком привязываться к кому-то из этих милашек. Дешевле не выйдет. Может, лучше будет просто потратить деньги на что-то другое.
— Например, на весь ассортимент, — ухмыльнулся Дого.
Кноббер выглядел обиженным.
— Думаю, каждому когда-нибудь попадается что-то стоящее. И если я не чувствую необходимости заглядывать под каждую юбку в Форенте, это не значит, что я совсем безмозглый. Она хорошая девушка и работает в таком заведении только потому, что ей очень не повезло в жизни и пришлось многое пережить. Мы много времени провели за разговорами, она и я. Просто удивительно, как много у нас с ней общего.
— Ага, — заржал Собачий Дух, — например, постель как у крыс в мешке…
— Заткни свою пасть, Дого, — оборвала его Мэм. — По-моему, нет ничего дурного в том, чтобы относиться к женщине как к человеку, а не как к удобному месту, куда можно пристроить свой член. А теперь убирайтесь отсюда и оставьте нас с Джозом в покое, нам нужно кое-что обмозговать. Кому-то же
