борт «Длинной Змеи». Но к ним никто так и не прикоснулся. Моряки считали, что с проклятого корабля ничего брать нельзя, тем более — провизию, иначе попадешь прямо в гости к Суру.
К исходу ночи Аран узнал, что исчез еще один член команды.
На вахте стоял Урс Одно Ухо, но он ничего не видел и не слышал. Утром к нему подошел Пол Гарсон.
— Я нигде не вижу Эрла, — очень тихо сказал он. — Не думаю, что у меня ослабело зрение.
Урс обследовал все судно от носа до кормы, потом разбудил капитана и сообщил об исчезновении моряка. Аран громко выругался:
— Не следовало мне уходить с вахты. — Глаза его были красными от постоянного недосыпания.
Великан набычился:
— Я всю ночь глаз не сомкнул.
— Хочешь сказать, что он исчез в мою вахту? — Взгляд Арана загорелся, словно предупреждая, что дальнейший спор может привести к печальным последствиям.
Урс пожал плечами.
— Ты же знаешь, все возможно, пока мы не поймем, что происходит.
Нрав Арана Арансона был притчей во языцех на Западных островах, но никто не мог сказать, что он способен нанести удар, не предупредив об этом. Много дали бы люди, чтобы посмотреть на бой хозяина Камнепада с другом Тэма Лисицы Урсом Одно Ухо; дикая воля одного сошлась бы в схватке с необоримой мощью другого, и неизвестно, чем кончилось бы дело. Но Аран, помолчав, просто посмотрел на Урса и сказал:
— Что-то здесь не так. Не верю я ни в ходячих покойников, ни в духов, ни в демонов во плоти. Но не могут же люди растворяться в воздухе?
— Я слышал, в долгих плаваниях моряки лишаются рассудка и воли к жизни и молча бросаются за борт, когда остальные не видят, — нерешительно заметил Урс.
— Значит, это безумие, — заключил Аран. — Но я не верю, что оно остановит нас. Ничего не потеряно, пока мы живы.
Глава 27
КАТЛА
После того как уплыли мужчины, жизнь на Камнепаде продолжала идти своим чередом. Женщины хлопотали по хозяйству, солили рыбу, пекли хлеб, пряли шерсть и ткали полотно, собирали и сушили торф для очагов, своими руками возводили глинобитные стены для овечьих загонов, ограждали площадки, на которых могли гулять куры, не опасаясь лисиц. Латали прохудившиеся крыши амбаров кусками свежего дерна, и скаты сияли под лучами щедрого солнца. Доили коров и коз, снимали сметану, били масло, изготовляли сыры и готовились к весенней путине — весь берег был покрыт перевернутыми лодками, сохнущими в ожидании починки.
Катла, принужденная заниматься всеми этими домашними делами, едва сдерживала себя. Все вокруг было ненавистным. Из мужчин остались только корабельный мастер и дюжина стариков, считавших, что они знают все о море; ей казалось, она задыхается, душа рвалась куда-то из этого тесного мирка. Все разговоры сводились к обычным женским темам: кто забеременел, кто нет; какое мыло лучше для кожи; действительно ли ромашка делает волосы более пышными, а печень трески, если есть ее постоянно, укрепляет ногти и придает глазам блеск; сколько соли добавлять в ячменные лепешки, сколько меда и масла — в тушеную морковь; почему веретено, изготовленное из кости, лучше деревянного. Все это не представляло для Катлы ни малейшего интереса. Ее не волновали кулинарные и любовные секреты, раздражали рассуждения о способах, которыми можно завлечь мужчину и обеспечить себе супруга, — они напоминали споры старых рыбаков о том, какую приманку предпочитает рыба. Она сохла на глазах, кожа ее стала еще темнее и начала шелушиться; черные волосы буйно разрослись и висели неопрятными космами. Глаза покраснели от дыма и ветра, а ногти потрескались и выглядели ужасно — у нее появилась привычка грызть их, кроме того, в свободное время она по-прежнему лазала по скалам.
Но хуже всего было то, что она так и не нашла общего языка с матерью. Что бы она ни делала, все оказывалось плохо. Если пряла шерсть, педантичная хозяйка Камнепада делала замечание, что нить недостаточно плотная; если готовила ужин, мать говорила, что она слишком тонко режет овощи и они потеряют свой аромат. С точки зрения Беры, Катла просто не могла вымыть пол так, как это делают нормальные люди, не говоря уже о том, чтобы починить разорванную рубашку. Но Катла и шила, и ткала, и крутила веретено вместе с прочими женщинами, которые, как считалось, давно познали все эти искусства, и они не делали ей строгих замечаний… Чтобы досадить матери, она уходила и бродила целыми днями по острову, собирая грибы, яйца чаек, мидии, ставила силки на кроликов, ловила форель, резала тростник, из которого плела циновки и корзины, но чаще просто бегала, сама не понимая, куда несется и зачем.
Сегодня предстояло начистить моркови — целый бочонок. Бера с глухим стуком поставила его перед Катлой и бросила на дочь взгляд, не допускающий возражений.
— К полудню, — сурово сказала она, — не то подкину тебе еще и свеклы. А если очистки окажутся толще ногтя, то весь остаток недели будешь чистить турнепс, пока не научишься бережливости.
Катла не представляла себе, кому это пришло в голову варить целую бочку моркови, три дюжины свеколин и целый мешок турнепса; вероятно, это было наказание за какой-то неведомый проступок. Она посмотрела на груду ненавистных корнеплодов, потом — на удалявшуюся мать, и стиснула челюсти. Бабушка Рольфсен захихикала:
— Это займет тебя на несколько часов, забудешь о своих проказах!
Не желая вступать в перепалку, Катла засунула руку во внутренний карман рубахи, вынула какой-то металлический предмет и протянула бабке. Он был похож на нож, но одновременно напоминал железную палочку. Геста Рольфсен насупилась и взяла вещицу. Рассмотрев ее, она выбрала один из турнепсов и попробовала чистить. Ножик-палочка скользил по шершавой поверхности и соскакивал с корнеплода.
— Бесполезная вещь, — проворчала она.
Катла рассмеялась. Она взяла из рук бабки турнепс и ножик и провела лезвием по поверхности, по направлению к себе. Как по волшебству из-под руки спиралью побежала тонкая лента розовой кожуры и упала на землю.
Старуха издала изумленный возглас, а потом сказала:
— Ты глянь-ка, чистит.
Катла победно улыбнулась и, понизив голос, чтобы не слышали остальные женщины, доверительно сообщила:
— Я знала, что сегодня она засадит меня за морковку, — видела, как набирала ее в сарае вчера вечером. Поэтому сбегала в кузницу, чтобы изготовить такую штуку: ею чистить гораздо легче, чем обычным ножом. Этим лезвием можно побрить поросенка, такое оно острое!
Одним из наказаний был запрет ходить в кузницу, и хозяйка Камнепада время от времени применяла его, а когда Катла возражала и доказывала, что теперь, когда мужчин почти не осталось, ей надо проводить там больше времени и изготавливать оружие, Бера только смеялась:
— Ты можешь представить себе Марин Эдельсен, поднимающую меч на врага?
Но Катла стояла на своем.
— Я могла бы обучить женщин хотя бы основам боя, — заявляла она, однако мать и слушать об этом не желала.
— Хватите меня и одной сорвиголовы; надеюсь, тебе на пользу пойдет женское общество. Если такую, как ты, над ними поставить, они быстро превратятся в настоящих разбойниц. Будешь заниматься только работами по хозяйству, девочка, пока я не решу иначе.
И все это длилось уже несколько недель. В течение следующего часа Катла чистила морковь своим чудесным ножичком, при этом поранив несколько раз пальцы. Она смотрела, как капли крови скатываются по длинной моркови и падают в груду очисток. Можно было бы прерваться, промыть порезы чистой родниковой водой, но она не двигалась с места. «Если уж они высасывают из меня душу, то пусть пьют и
