относил ее голос, смешивая его с криком чаек. Сможет ли она добежать вовремя и предупредить их? От вершины Зуба Пса до подножия горы по тропе было более трех миль, а это не менее получаса пути, даже если бежать; немного левее был более короткий, но опасный спуск: крутой, изрытый кроличьими норами — в них можно легко угодить ногой и сломать лодыжку, — покрытый камнями, заросший ежевикой, дроком и папоротником. Если перед каждым шагом не смотреть под ноги, то можно свернуть себе шею, и никто даже не найдет тело.
От подножия горы тропа, ведущая к гавани, принялась петлять по каменистой лощине меж невысоких холмов; некоторое время она не видела ни корабля, ни собравшихся у причала, но и сама была незаметна с берега. Ничего не оставалось, как только бежать, бежать и надеяться, что успеет предупредить женщин до того, как люди с судна начнут высадку.
«А если это набег, что тогда? — В голове ее снова звучал голос. — Никто из женщин не владеет оружием, не знает, за какой конец надо держать меч. Какая польза от них, если это набег? Может быть, — вкрадчиво предположил голос, — будет лучше, если они получат жестокий урок? В конце концов, они это заслужили — после всего, что наговорили тебе и сделали. Беги в глубь острова, спасайся; можно прокрасться на задний двор дома, захватить меч, вещи, провизию… Спасайся, пока пришельцы только готовятся к высадке…»
Катла негромко выругалась. Она отказалась от попыток понять, откуда приходят голоса. Может, она просто рассуждает сама с собой? «Заткнись! — сурово приказала она голосу. — Я не могу одновременно слушать тебя и бежать изо всех сил».
Сердце стучало как молот, дыхание разрывало легкие, но Катла продолжала бежать, надеясь, что успеет хоть как-то помочь.
«Длинная Змея» находилась далеко, очень далеко от родного Камнепада, и трудно было сказать, где именно. Когда туман немного рассеялся, люди снова сели на весла, но теперь они шли через льды, а команда заметно уменьшилась. После исчезновения Брана Маттсона и Тора Болсона они потеряли еще троих товарищей, несмотря на то, что капитан непрерывно следил за всеми людьми. Аран Арансон не спал четверо суток. Глаза его ввалились и покраснели, сухую кожу лица избороздили глубокие темные морщины. Он не всегда внимательно прислушивался к тому, что говорили моряки, а если слышал то, что было ему не по нраву, то быстро приходил в ярость. Он съедал все, что ставил перед ним Маг Шейктан, без аппетита и комментариев, отказывался от вина и крепкого пива и часто сверялся со своей картой. Большинство моряков избегали его; некоторые собирались группками после своей вахты и говорили, что еще один человек пропал. Они тихо соглашались, что никто не понимает происходящего и необходимо поворачивать обратно, но ни один не осмеливался стать заводилой и выступить первым. Урс следил за ними и знал, о чем они думают. Он полагал, что моряки не отважатся на бунт. Встретив Эммера Бретисона, который возглавлял недовольных, он тяжело посмотрел ему в глаза. Эммер выдерживал его взгляд лишь несколько мгновений, потом смутился и отвернулся. Урс делал это не из-за какой-то особой преданности Арану; просто он считал, что если люди по доброй воле ступили на палубу «Длинной Змеи», то тем самым они приняли на себя ответственность за последствия этого решения, изъявили согласие рисковать и переносить лишения. Однако таинственное исчезновение товарищей выходило за рамки этого соглашения, и он не знал, что можно сделать с этой загадкой. Но вслед за Араном твердо был уверен: мертвецы и духи здесь ни при чем, глупо верить сказкам.
Льды стали толще, и грести теперь было труднее. Ледовые поля простирались перед ними, уходя вдаль, к северу; при свете мглистого арктического дня в них были видны темные разводья и проходы, змеившиеся в разных направлениях. Судно вошло в один из них; Урс стоял на мостике и выкрикивал команды, направляя ход корабля. Люди гребли, заворожено глядя на непривычное окружение. Чем дальше они продвигались сквозь ледовое крошево, тем причудливее становились формы, которые принимал лед. Начали встречаться островки твердых кусков льда, которые плясали на темной воде, блистая, как драгоценные камни. Когда они ударялись о корпус корабля, то раздавался неожиданно сильный стук, скрежет, и даже казалось, что доски обшивки не выдержат. Часами Аран стоял на носу, перегнувшись через борт, и длинным багром отпихивал самые крупные куски, но тысячи мелких льдинок непрерывно били и скребли твердый дуб.
Над ними висело холодное свинцовое небо; над разводьями за кораблем вились клубы пара, поднимавшиеся от воды и словно готовые сгуститься, принять какие-то кошмарные формы. Пар обволакивал хозяина Камнепада, силуэт которого вырисовывался на носу судна, словно духи хотели проникнуть в его тело, забрать себе. Когда небо окрасилось в розовые и фиолетовые тона, что означало арктический закат, они оказались в совершенно другом окружении, которое напоминало об услышанном в сказках и преданиях. Ничего более странного и величественного никто из них раньше не видел. Сначала они попали в объятия гигантских айсбергов, которые возвышались вокруг и над ними подобно часовым, великанам или сказочным замкам, на гладких стенах которых, созданных из древних льдов, играли золотистые, алые и розовые блики. Течение меж ледяных исполинов рождало волны, и они бились об айсберги со звуком, напоминавшим отдаленный гром.
— О боги, — выдохнул Маг Шейктан, в темных глазах которого отражалось то, что он видел, — это похоже на край света.
Но чудеса только начинались.
Когда начало темнеть, они услышали далекий звук, смутно похожий на голос.
— Крачки? — предположил Ян, посмотрев на Флинта Хакасона.
Флинт вытянул шею и насторожился, словно пес, уловивший звуки, которые не воспринимает человеческое ухо.
— Может быть, — ответил он, помолчав. Видно было, что Флинт сам в этом не уверен.
— Слишком темно, — заметил Аран. — И слишком далеко от земли.
— Глупыши, — сказал Урс. — Мне кажется, похоже на крики глупышей.
Некоторое время ничего не было слышно, кроме шороха ветерка над ледяными полями и постукивания льдинок, прыгающих на воде и бьющихся друг о друга. Потом звук донесся снова — высокий, скрипучий, разорванный ветром и расстоянием.
Люди стояли у борта «Длинной Змеи», уставясь в направлении звука и не двигаясь, словно оцепенев от напряжения.
— Клянусь Суром, — произнес наконец Пол Гарсон, и голос его дрожал от ужаса, — это песня.
Теперь все могли расслышать ее: ветер доносил высокие и низкие ноты, слишком ритмичные для природных звуков, слишком мелодичные для случайных шумов, но все еще ускользающие, смутные и непонятные для уха из-за большого расстояния.
Маг вцепился в руку капитана.
— Давай повернем, — судорожно произнес он, сжав локоть Арана словно клещами. — Надо убираться отсюда, пока не поздно.
— Он прав, капитан, надо сейчас же садиться на весла! — выкрикнул Гар Фелинсон, согласно кивая.
Урс Одно Ухо поддержал товарищей:
— Мне это совсем не нравится.
Все моряки разом заговорили и задвигались; паника сделала их движения быстрыми и порывистыми. Некоторые бросились к скамьям, приготовили весла и выжидающе смотрели на капитана; остальные в ужасе вглядывались в даль, стоя у борта и сжимая рукояти кинжалов. Флинт Хакасон подошел к мачте и взял со стойки один из гарпунов; лицо его было необычайно угрюмым.
Звуки стали громче, отчетливее, людям начинало казаться, что они узнают знакомый напев, и это вселяло еще больший страх. Кто бы ни был там, в темноте, ему, казалось, трудно воспроизводить мелодию — напев то взлетал к верхним нотам, то падал вниз, то совсем растворялся в ночной мгле. Несмотря на это, вскоре всем стало ясно, что звучит песня, хорошо известная им под названием «Жалоба моряка»:
