Девушка посмотрела вниз, и свет от факела превратил правую руку в оранжевый клубок. Сердце ее упало. Без единого слова Катла проводила сейду в кузницу.
Войдя туда, девушка зажгла еще два факела и повесила их на стену. Теплое сияние осветило рабочее место, инструменты, аккуратно развешанные по стенам, некоторые лежали на полках — намасленные, сверкающие. Огромные кожаные мехи пахли воском и были едва припорошены сажей. Но огни не горели, не мерцал ни единый уголек, что придавало месту легкий оттенок заброшенности.
Напряженное лицо Катлы все объясняло без слов. На мгновение Фестрин показалось, что девушка сейчас взорвется гневным криком.
— Твой отец во власти опасной навязчивой идеи, — сказала сейда, пытаясь завладеть ее вниманием. — Корабль состоит из живой плоти Эльды — мы берем ее взаймы у природы и со временем возвращаем. Но корабль, построенный с дурными намерениями, плохо послужит своему хозяину. Твой отец испытывает Судьбу. Она может отмерить его жизненную нить и обрезать ее, если Аран станет настаивать на своем плане.
Катла ничего не сказала.
— А ты, Катла Арансон… Что ты думаешь? Я чувствую в тебе магию земли, но коснулась ли она твоего сердца, или эта часть твоего тела такая же темная и порочная, как у твоих родственников?
— Мой отец и братья — храбрые, добрые люди, — возмутилась девушка в ярости от слов женщины, в ярости от того, что она услышала правду. — Не говори о них так!
Сейда крепко сжала губы, будто сдержав следующие свои слова.
— Хорошо, — проговорила она. — Покажи мне свою работу. Может быть, я смогу различить цвет сердца по твоему искусству.
Такое показалось Катле совершенно невероятным, но она подошла к огромному деревянному сундуку в глубине кузницы и открыла его.
Внутри, аккуратно завернутые в мягкую шерсть и промасленную материю, лежали ее лучшие изделия — меч, который у нее так выпрашивал Фент, некоторые из кинжалов (менее удачные Катла переплавляла заново) и кое-какое оружие с Большой Ярмарки.
Из этой коллекции она выбрала Красный меч, богато украшенный кинжал с замечательной резной рукояткой и одно из своих последних творений: простой, но элегантный, с выжженным на лезвии рисунком кинжал. Их она и сложила на стол перед сейдой.
Фестрин склонилась над оружием. Провела пальцем по Красному мечу.
— Отличная работа, — восхищенно произнесла она. Взвесила лезвие и проверила баланс. — Я не слишком часто использовала оружие в своей долгой жизни. По крайней мере не работала с простыми мечами из металла или камня…
Катла почувствовала легкое раздражение. Значит, Фестрин считала ее работу простой?
Девушка подошла и взяла у сейды меч. Тут же бледное красное пламя засверкало по всей длине клинка, затем сконцентрировалось в яркой вспышке у руки Катлы. Удивившись, она быстро положила меч обратно на стол.
Когда Катла подняла голову, в глазах Фестрин поблескивала улыбка.
— Так, — сказала сейда. — Так.
Фестрин усмехнулась Катле, потом, отложив богато украшенный кинжал, взяла клинок с рисунком на лезвии. В ее длинной руке он казался не больше чем ножичком для потрошения мелкой живности.
Сейда повернула его к свету и одобрительно заворчала. Затем звуки стали более отчетливыми, пока не стали походить на язык, который Катла не могла уловить, хотя голова и гудела от усилий. Потом слово «красивый» проникло в ее разум, за ним — «редкость».
Девушка уставилась на сейду, но губы женщины не двигались.
— Ты что-то сказала? — спросила в недоумении Катла. Восхитительно.
Рот сейды скривился в сладкой улыбке.
— О да, — сказала она, — но так, что услышать можешь только ты.
Катла нахмурилась:
— Я не понимаю.
Фестрин вложила кинжал в руку Катлы, и снова вспыхнуло пламя, на этот раз ярче — металл будто горел изнутри. Катла ахнула. Она смотрела, как языки огня метались по лезвию, высвечивая каждую деталь. Когда сейда отняла свою руку, пламя сначала поколебалось, затем приобрело слегка голубоватый оттенок и вспыхнуло снова, ярко, как никогда. Фестрин радостно рассмеялась.
— Твое сердце знает больше, чем разум, дорогая. А этот клинок ты изготовила сердцем. Только подумай, чего ты достигнешь теперь, когда просыпается магия! Интересно, только ли с металлом у тебя такая связь? — вслух размышляла она. — Мне бы хотелось посмотреть, как ты работаешь с камнем или деревом…
Катла, покачиваясь, положила клинок обратно на стол. Колени ее подгибались. По рукам бегали мурашки.
— Очень сложно работать над чем бы то ни было с одной рукой, — мрачно произнесла она.
— Значит, давай попытаемся исправить положение, — сказала сейда.
Взяла правую руку Катлы в ладони.
Левая рука Катлы потянулась к кинжалу. В кузнице сверкал свет — красный, белый и огненно- оранжевый.
Картинки такого же цвета пылали перед ее мысленным взором, сопровождаемые тупым жужжанием, будто она засунула голову в улей, полный пчел. Слышалась чья-то речь, но она не понимала, откуда идет звук. Сбитая с толку девушка закрыла глаза и попыталась сконцентрироваться на ощущении клинка в руке. Мгновением позже нечто принялось давить на плоть изуродованной руки — острое и горячее. Внезапно Катле показалось, что каждая частица ее сознания хлынула к поврежденной конечности, проникая в каждую клеточку, каждый нерв этого странного, бесполезного, деформированного отростка. Но в то же время она существовала и вне его, в точке пламени, вибраций и мощной, всепоглощающей жары. Именно там, в другом месте, она почувствовала, что сейда кладет направляющую, помогающую ладонь на ее другую руку — ту, в которой девушка сжимала клинок.
— Не бойся, — говорила Фестрин. — Верь себе. Верь мне. Верь магии.
Давление усиливалось. Катла ощутила, как опускается клинок, как он встречает сопротивление. Жужжание в голове превратилось в неопределенный рев, его масса внутри черепа была так велика, что пришлось открыть рот и выпустить часть звука.
Где-то вне себя девушка услышала голос, резкий и назойливый, поднимающийся к потолку кузницы, вопль боли и ужаса — потому что клинок вонзился в толстый моток кожи, рвал его на части…
«Что здесь происходит?» — повторяла снова и снова какая-то крошечная часть рассудка Катлы, в то время как другая часть естества девушки — или сейды? — отвечала: «Ты режешь собственную руку, всаживаешь доброе, острое лезвие глубоко в рану».
Слишком кошмарно, чтобы поверить. Катла открыла глаза и обнаружила, что это правда.
Клинок сиял белым, режущим глаза светом, освещая то, как переплетенные шрамы расходились от движения лезвия, но удивительно — рана, кажется, вовсе не кровоточила. Катла недоверчиво уставилась на культю, и в этот момент клинок вновь вонзился в увечную руку. Девушка смотрела на него с ужасом — лезвие двигалось по собственной воле.
Кусок мертвой плоти упал на пол, за ним последовал еще один, на который Катла уставилась с отвращением.
«Еще чуть-чуть, — подумала часть ее разума, — и у меня не останется ничего, кроме кровавого обрубка».
Свет от клинка исходил настолько яркий, что слепил глаза, оставляя смутный отпечаток белого пятна на сетчатке, даже когда девушка смотрела в сторону. А вся левая рука зудела, горячие волны накатывали одна за другой через кости и вверх по плечевому сухожилию, затем вились у ребер, потом проваливались в низ живота и скатывались к ногам.
Подошвы ступней горели и пульсировали, энергия утекала еще дальше, в каменные плиты пола. Катла чувствовала, как они впитывают все без остатка, чувствовала даже, как энергия всасывается в вены
