– Зачем же тогда ложилась с ним в постель?
– Спать я с ним не собиралась.
– Зачем в таком случае к нему поехала?
– Поговорить.
– "Поговорить"?! Но ты же знала, что его подруга – в Америке.
– Понимаешь, было уже поздно... Мне пришлось остаться ночевать, ну и...
– Понимаю, в темноте он спутал тебя со своей подругой.
– При чем тут... Ну ты же знаешь... Надеюсь, я не...
– Скажи, Морковка, а что было, когда ты ночевала у него в предыдущий раз?
– Когда его подруга была в Исландии?
– Может, и в Исландии. Или я ошибаюсь, и в это время она находилась в Таиланде. Или в Португалии. Порядок стран я могла перепутать, потому что, стоит ей уехать, как ты обязательно его навещаешь, вы занимаетесь этим всю ночь, а потом ты приходишь ко мне и говоришь, что волнуешься...
Морковка изучает содержимое холодильника.
– Хочешь, я тебе приготовлю поесть?
– Нет, спасибо. Так, чего-нибудь погрызу, если не возражаешь. – Она вынимает из холодильника миску с картофельным салатом и, взяв вилку, начинает лениво, с отрешенным видом тыкать ею в салат. – Я ужасно волнуюсь.
– По крайней мере по этому поводу волноваться нет никаких оснований. Ты же историк, выводы должна делать только на основании фактов. Не ты ли постоянно твердишь мне, что история ничему нас не учит? Если тебе суждено повторять одни и те же ошибки, то хотя бы по этому поводу не волнуйся.
– Между прочим, сегодня утром меня вырвало.
– Тебя вечно рвет. Рвет, потому что ты боишься не сдать экзамен. Рвет, потому что боишься потерять работу. Рвет, потому что боишься потерять мужчину, с которым у тебя многолетняя связь, у которого есть постоянная подруга и с которым ты спишь два раза в году. Тебя рвет, потому что ты постоянно боишься залететь. Рвет, потому что боишься, что тебя вырвет.
– С Терри у меня тоже была длительная связь.
– С Терри? Да, двухмесячная – по твоим меркам, и вправду длительная. И связь эта осуществлялась почему-то не менее чем в пятидесяти милях от Лондона.
– Он же не виноват, что у него постоянно ломалась машина.
– Как тебе сказать? Когда машина ломается каждый день в течение двух недель, виноват ее владелец.
– Не двух недель, а недели. И потом, он хотел повезти своих малышей на море – денег на поезд у нас не было.
– И на бензин, как выяснилось, тоже.
– В жизни бывает всякое. По-твоему, лучше быть такой предусмотрительной, как ты?
– Что верно, то верно, я бы сильно подумала, прежде чем вступить в связь с женатым человеком, который рассчитывает вдобавок, что я буду сидеть с тремя его детьми, давать ему в долг, и который, проведя со мной на шоссе, под колесами его сломавшейся машины, две недели, заявляет, что между нами все кончено, ибо от него забеременела другая женщина. И не будем забывать историю о том, как я нашла кое-кого в холодильнике, принадлежавшем человеку, с которым мне очень хотелось быть вместе.
– Ты же сама сказала, что на эту тему мы больше говорить не будем.
– Ты права. Извини.
– Впрочем, ты немного потеряла – в постели он был не так уж хорош.
– Морковка!
– Но и не так уж плох, заметь.
Морковка понимает, что этой темы лучше не касаться. Она доедает картофельный салат и ностальгически взирает на дно пустой миски.
– А что, если я все-таки залетела? – заводит она старую песню.
– Очень может быть. Но если ты действительно волнуешься, что забеременела, почему бы это не выяснить?
Из холодильника между тем извлекается тарелка с салатом из сырой капусты.
– Давай я тебе что-нибудь приготовлю.
Морковка отрицательно качает головой.
– Ты права, надо будет сделать анализ.
– Блестящая мысль. И тогда, быть может, наступит долгожданный покой. Для нас обеих.
– Могла бы мне и посочувствовать.
– А ты могла бы быть не такой беспечной. Первые три раза я тебе сочувствовала. Очень даже.
– Все произошло так неожиданно. У тебя есть сыр? Знаешь, мне кажется, у меня стало получаться гораздо лучше, а он ничуть не изменился – фантазии никакой!
Сыр и салат из сырой капусты, а также кекс постепенно исчезают. Некоторое время Морковка сражается с банкой маринованной свеклы – и капитулирует. В отместку нападению подвергается ваза с фруктами.
– На днях звонила твоя матушка, – объявляет Роза.
– Опять?! Чего ей надо?
– Хотела выяснить, где ты. Она не верит, что ты в Камбодже.
– Ты, надеюсь, ей ничего не сказала? А в Сейнсбери бри лучше.
– Нет, я придерживалась твоей версии.
– Господи, покоя от нее нет!
– Она твоя мать, и если б ты разговаривала с ней хотя бы раз в год, она бы не допрашивала с пристрастием твоих подруг.
– Вечно она ноет. Каждый раз, когда я с ней говорю, она жалуется: почему я с ней не общаюсь, почему отец...
– А потом она жалуется на то, что ты жалуешься на то, что она жалуется.
– Ага, – говорит Морковка с набитым абрикосами ртом. Просто удивительно, какой Роза тонкий психолог!
– А потом ты жалуешься на то, что она жалуется на то, что ты жалуешься на то, что жалуется она. Не пойму только, кто из вас начал первой.
– Я могу уйти, – цедит Морковка, в бешенстве сжимая в руке стаканчик йогурта.
– Кто-то стучит в окно, – сообщает Свидетельница Иеговы.
Роза идет в комнату и открывает окно в эркере. Под окном сидит на корточках какой-то тип в бейсбольной шапочке – вероятно, он, как в свое время Борода, принял выступ Розиного дома за общественную уборную.
– Бумажкой не выручишь, сестричка? – осведомляется он.
Роза возвращается на кухню, наливает полное ведро и, подойдя к окну, окатывает испражнившегося ледяной водой с ног до головы.
Тип в бейсбольной шапочке уносится прочь, грозясь вызвать полицию.
– А мне ведь когда-то нравилось здесь жить, – вздыхает Роза. – Что ж это творится? Боюсь, придется продавать квартиру.
Отчаявшись дождаться Никки, Свидетельница Иеговы уходит восвояси.
В коттедже и у колодца
Роза берет меня с собой за город. Меня и постельное белье. В коттедже она проводит несколько дней. На какое-то время она отлучается, оставив меня на широкой, залитой солнечным светом полке.
Кругом очень тихо, слышно, кажется, как пролетают пылинки.
Роза отсутствует так до-о-олго, что остается только порадоваться, что Никки не знает, где я нахожусь, – иначе бы очередного ограбления не миновать.
Роза возвращается – удручена, раздосадована, и я уношусь с ней в древние времена, повествую о долгих тридцати годах, проведенных мной во чреве белокорого палтуса, – это чтобы она не пожирала меня глазами с такой страстью. Изображаю ей одного хозяина жизни; в момент наивысшего блаженства он
