краткосрочной памяти и долгосрочной различны. Это видно на примере пациентов, страдающих болезнью Альцгеймера или волчьей болезнью. Человек забывает о том, что делал несколько секунд назад, хотя в то же время его долгосрочная память остается активной, даже полноценной, и, например, его детские воспоминания все еще яркие. Состав мнемониума не позволяет ему проникнуть в ячейки памяти, «выключатель» которых уже долгое время находится в действии, и не может попасть в ячейки долгосрочной памяти, которые получили информацию из ячеек краткосрочной. Поэтому пациент защищен. В любом случае дозы этого медикамента незначительны, и это одна из причин, по которой мнемониум не появится в свободной продаже в аптеках, а будет продаваться лишь по строгим предписаниям врача.
— Но есть и этическая сторона вопроса, — возразила доктор Жанет Вильсон.
— Это так, — поддержал ее доктор Клоз. Семидесятилетний врач с благородными сединами на голове являлся деканом клиники.
— Этическая сторона? — переспросил лектор.
— Да, травматизм составляет неотъемлемую часть печального опыта пациента, — пояснила доктор Вильсон.
— Это в самом деле так, — сказал старый доктор Клоз. — Не будь горя, никогда не было бы Бетховена, Чаплина. Страдание раскрыло их гениальность.
— Я с вами согласен, доктор Клоз и доктор…
Пол Стюарт уже не помнил имени доктора Вильсон, много лет проработавшей в клинике.
— Доктор Вильсон.
— Спасибо, доктор Вильсон. Скажем так, я не верю, что наша практика могла бы быть основана на исключениях. Что касается Чаплина или Бетховена, то помимо им подобных существует множество обычных людей, которые хотят всего лишь облегчить свои душевные страдания, которые никогда не напишут симфонии и не создадут «Джоконду». Напротив, их боль может отравить их жизнь и жизнь их близких.
Завязалась оживленная дискуссия. Что, если память пациента, даже краткосрочная, присуща ему изначально? И разве все, что с ним происходит, не является ли частью его самого? Есть ли у кого бы то ни было право лишить человека этого? А что, если этот препарат является чем-то вроде частичной химической лоботомии, которая стирает индивидуальность, несмотря на внутренний разлад? Впрочем, всякая терапия ведет к забытью или по меньшей мере помогает смириться с происшедшим. И если, чтобы свыкнуться с этим, перевернуть страницу, потребуется пять-десять лет, не омрачатся ли эти годы бесполезными страданиями?
И все же участники дискуссии пришли к некоторому консенсусу: бесспорно, перед ними новый многообещающий препарат. В конце конференции представитель компании пригласил всех участников презентации взять образцы: двадцать доз мнемониума с аннотацией, подробно описывающей состав и результаты проведенных исследований данного препарата.
При выходе из амфитеатра Джулия и Томас взяли по образцу и инструкции, врученные им миловидной представительницей компании. Томас посмотрел на часы. Пять вечера.
— У тебя сегодня есть еще дела?
Он заколебался:
— Нет, я…
— Тогда, может, выпьем по стаканчику?
Глава 10
Они вновь встретились в паркинге клиники. На ней был костюм красного цвета. Впервые он видел ее не в халате, и она ему очень понравилась. «Неудивительно, что она пользуется успехом у мужчин», — подумал Томас. Очень сексуальная, наделенная природным магнетизмом, Джулия не обладала пышной грудью, но ее стройные длинные ноги в нейлоновых чулках вызывали головокружение у мужчин. Обычно они были полускрыты халатом, и Томас никогда не обращал на них особого внимания. Теперь же они показались ему волнующими. Конечно, ему нередко доводилось лицезреть красивые ноги, но, возможно, впервые после смерти его жены подобное зрелище вселило в него какое-то желание.
В то же время у него возникло чувство вины, как будто это влечение к коллеге было предательством с его стороны. Может быть, еще слишком рано! Уважение, которое он должен блюсти к памяти покойной, плохо сочеталось с этим чувственным волнением.
И потом, по правде говоря, это было чем-то большим, чем уважение: все его существо, особенно та часть, что все еще безраздельно принадлежала жене, чьим верным вассалом он оставался до сих пор, сопротивлялась этому преждевременному легкомыслию.
Но ему было так одиноко! А встреча с пациенткой, пытавшейся покончить с жизнью, до такой степени разбередила его душевную рану, что ему оказалось непросто отвергнуть неожиданное утешение, которое ему сулил этот простой вечер с коллегой.
Джулия остановилась напротив него, широкая улыбка открывала чуть неровные, но белоснежные зубы, с резцами, которые несколько выступали из-под ее верхней губы. «Недостаток, который только добавляет ей шарма», — подумал Томас.
— Я знаю один симпатичный бар неподалеку от меня, это «Гавана» на Лонг-Айленде, что, если направиться туда? — спросил он.
— Поедем на одной машине или на двух?
Вопрос банальный, это бесспорно, но он вселил смятение в сознание Томаса. Лишнее подтверждение того, что после семи лет брака и года вдовства он уже с трудом вспоминал, как вести себя с женщинами. Если предложить взять одну машину, она, возможно, подумает, что после стаканчика в баре он хочет затащить ее к себе. Решит, что он слишком настойчив, слишком скор, но в любом случае самонадеян, и будет уязвлена.
С другой стороны, если предложить, чтобы каждый отправился на своей машине, она может подумать, что он нисколько не заинтересован в продолжении вечера, — и ее женская гордость будет задета, она сочтет, что интересует его только как симпатичная коллега, как друг… А может, именно этого она и хотела: просто по-дружески выпить…
Конечно, она нередко притягивала к себе пристальные взгляды сослуживцев и сама сегодня бросила им вызов на презентации. Но как узнать о ее подлинных желаниях? Вечный вопрос… Возможно, сна сама не знает ответа, как часто бывает вначале…
— Возьмем две машины. — Томас наконец преодолел колебания.
Она не стала возражать, ни капли не смутившись или не подав вида.
— Согласна, — сказала она. — У тебя…
Она хотела сказать — черный «порше», так как прекрасно знала, какая у него машина, какого цвета и все остальное, — к тому же это была ее любимая модель. Но она не закончила фразу, чтобы не выдать своего интереса к нему.
— Черный «порше», — сказал Томас.
— Хорошо, я поеду за тобой.
Двадцать минут спустя они сидели в баре «Гавана», в одном из самых старых заведений Лонг- Айленда, где традиционно встречались проживающие здесь иностранцы. Нельзя было сказать, что Томас походил на завсегдатая этого места: с тех пор как он женился, он редко куда выходил; став вдовцом, он посещал подобные заведения два-три раза в месяц; обслуживающий персонал узнавал его, так как Гибсон давал более чем щедрые чаевые, словно искупая вину за выпитый стаканчик. Впрочем, он не слишком-то гордился этой своей недавней привычкой, ведь он всегда придерживался строгой дисциплины, отказываясь от всего, что вредило здоровью и трезвости ума: кофе, сигареты, алкоголь, снотворное…
Но душевная боль и одиночество вынуждали его отступить от правил.
— Твое здоровье, — произнес Томас, поднеся стакан скотча к ее бокалу.
— И твое.
Они одновременно сделали глоток, и Джулия сказала:
