Сквозь окошко в дверце камеры Клерик злобным шепотом поведал о детстве,
проведенном ими в Зимбабве. Как у них не осталось там родных и они приехали
в Англию: двое в обличье одного. Как он потом планировал умереть и
воскреснуть, убив брата (интересно, не было ли брата у Иисуса...). Право
слово, диссимиляция эта стара как мир. Мне вспомнился раб Пифагора,
Залмоксис, собиравшийся убедить этих дуболомов из Траса в своем бессмертии,
запершись в тайном покое, а через несколько лет вновь явившись своим
согражданам.
Но все планы Клерика пошли прахом, стоило мне узнать, что он един в
двух лицах.
Клерик нашептал мне еще кое-что: блюдо, которым он любезно угощал меня
в своей комнате, на самом деле было обдирным бродягой. Я полакомился голенью
Авиатора. Волокнистой. Обильно перченной. По полной программе.
Что я могу сказать? Суббота состояла из положенного числа часов и
секунд. Достаточно было взглянуть в окно, чтобы удостовериться: Тулон еще не
провалился в тартарары. Жаль – это решило бы все проблемы.
Поздно вечером: возвращение Юппа из Парижа. На лице у него было
написано: съездил он не просто так, в Париже что-то произошло. Что-то, о чем
ему не терпится рассказать.
– Удалось?
– Я провел с ней ночь, – подтвердил Юпп.
Если быть точным, ночь он провел у нее под кроватью – тоже способ
удовлетворить желание близости с возлюбленной: быть с ней рядом,
«вдыхать ее дыхание». Убедившись, что она ушла на дежурство, Юпп
забрался в квартиру, чтобы провести целую ночь под тахтой в спальне. Он
затаился там, недвижим и нем, вникая в сопение, бормотание, покашливание
своей пассии. Когда в спальню проникли первые лучи зари – лучшей зари в его
жизни, – он понял: ему хочется хоть словечком перемолвиться с возлюбленной.
Дождавшись, когда она закроется в ванной, Юпп выскользнул из квартиры и
позвонил в дверь.
– Мы с вами встречались... Двадцать лет назад... Извините, что я вам
надоедаю: все это время я думал только о вас.
Они отправились завтракать.
– Она вспомнила тебя?
– Нет.
– А она знает, кто ты такой?
– Думаю, да.
– Ты еще будешь с ней встречаться?
– Нет. Хватит и раза. Не забывай: сейчас достаточно одной кости, чтобы
нарисовать динозавра – во всей красе. Для воспоминаний мне хватит и этого
завтрака.
Он показал фотографию: они сидят за столиком.
– Отгадай, сколько лет мы знакомы?
Это было правдой: ее и его взгляд – они были неотличимы, казалось, это
взгляд одного и того же человека.
– Мы есть все мгновения нашей жизни. Это – одно из мгновений. Я могу
писать мемуары. Мне хватает того, что она есть в этом мире.
* * *
– Чай с молоком или без? – спросила Сесиль.
Кроме этой фразы, все, что я слышал от нее за вечер, было бесконечным
нытьем. Воспитанность отнюдь не мешала ей плакаться в жилетку. Запас ее
причитаний значительно превышал запасы нефти у арабов. Что ж, для этого у
нее были резоны: семью Сесиль трудно было назвать благополучной.
Тринадцатилетний сын затих в углу с выражением человека, знающего, что ему
осталось подождать всего несколько лет – и тогда он сможет влиться в ряды
эскадрона смерти. Параллельно он азартно ждал и другого: когда же ему
предоставится следующая возможность погасить окурок о свою семилетнюю
сестрицу.
Мать Сесиль не удостоила нас присутствием – она давно уже не спускалась
из своей комнаты, где дни и ночи напролет только и делала, что играла с
компьютером.
– В тот самый день, когда ей стукнуло шестьдесят пять, она объявила:
«Я тяжко трудилась всю мою жизнь. Тяжко трудилась, чтобы вырастить
тебя, тяжко трудилась, чтобы поддерживать твоего отца, тяжко трудилась,
растя внуков; я сделала больше, чем кто бы то ни было, теперь я собираюсь
проводить время за компьютером, играя в игры».
Чистюля муж давно умыл руки и отстранился.
Жослин бросила на меня умоляющий взгляд: прости-но-будь-снисходителен.
Я вовсе не скучал, а просто изучал кабинет, отделанный деревом «под
зебру». Сесиль была просто прелесть.
* * *
Не надо мне было садиться в машину, ох не надо! Но я сел: кто бы шепнул
мне, что в этот день лучше воздержаться от дальних поездок, кто бы рассыпал
угли, на которых можно обжечься, кто бы намекнул на то, что я рискую
получить послание, начертанное чернилами, которыми обычно пишут свои шедевры
киллеры... А так – с чего бы отказываться от поездки? Я просто послушался
Юппа, когда он предложил: «Поехали на футбол».
Футболом я совершенно не интересуюсь и сроду не интересовался. В первый
и последний раз я ходил на футбол, когда мне было двенадцать – попробуйте-ка
в этом возрасте возражать дяде! Ну еще меня заставляли играть в футбол в
школе, и один раз я даже забил гол.
Как выяснилось, этот гол был забит в собственные ворота: у меня
вылетело из головы, что после перерыва команды поменялись воротами. Мысли
мои блуждали где-то далеко-далеко, когда внезапно я обнаружил, что мяч – у
меня. В полном восторге по этому поводу, ничего не соображая, я пробежал с
ним несколько метров и отправил точно в сетку. При этом я искренне удивился
тому, что (a) я забил гол, (b) голкипером, стоявшим в воротах, был Гатри,
при том что обычно он играл за нас, но в конце концов мы частенько менялись
полевыми игроками. Едва мы зашли после матча в раздевалку, как остальные
десять мальчишек из моей команды бросились дружно меня оплевывать (при том
что продули мы со счетом шесть – ноль), а следом нападающий наших супостатов
набросился на меня с кулаками, сочтя мой невольный фортель личным
оскорблением.
– Сегодня там играет кое-кто из моих друзей, – объявил Юпп.
Футбол; чего ждать от матча, известно заранее. Примерно двадцать два
здоровых бугая будут в течение девяноста минут – или даже чуть дольше -
