Архон

— Это будет нелегко, — пробормотал он.

Вокруг никого не осталось, только солдаты — бронзовая шеренга тянулась до последней заставы на дороге из Города Мертвых, темной громадой высившегося на горизонте по правую руку. На фоне звезд черными силуэтами вырисовывалась вереница каменных Архонов.

— Там будет и моя статуя, — задумчиво произнес Алексос. — На краю, там, где шеренга обрывается. Он не будет похож на меня. Никто из них на меня не похож.

Сетис обливался потом и спотыкался на каждом шагу. Алексос терпеливо дожидался его.

— Вы, Архоны, все были такими же безумными? — вежливо осведомился Шакал. — И всех приводили к власти заговорщики?

— Нет, нет. Меня находили по многим признакам. Один раз потому, что птица вытащила меня из колыбели и подняла в воздух. В другой — потому, что я родился во время затмения. Я не всё помню. — Мальчик вздохнул. — Как хотелось бы увидеть в толпе маму! Сетис, ты послал ей денег?

— Да.

Шакал искоса взглянул на писца.

— Что-то ты притих. Уже скучаешь по столу и чернильнице?

Сетис не ответил. Последний солдат приветственно отсалютовал копьем, и дальше дорога опустела. С каждым шагом безмолвие пустыни становилось всё глубже; робкий шорох невидимой мелкой живности внезапно показался громким, звук шагов отдавался эхом.

Сухие заросли вдоль обочины казались серыми и расплывчатыми, как безглазая тень. Островками темноты зияли приземистые кусты можжевельника, воздух трепетал от крыльев летучих мышей и от жара, исходящего от остывающих камней.

Шакал вытащил длинный нож и произнес:

— С самого начала надо быть начеку. В пустыне много зверей и других опасностей. Ты, писец, пойдешь последним. А я впереди.

Не успел Сетис возразить, как вельможа скинул с головы капюшон и быстрым шагом направился вперед. В тот же миг Алексос прошептал:

— Сетис, ты прочитал Сферу?

— Да. Мирани была права, это карта пути к Колодцу. Сама Сфера в надежном месте. Только не говори ему.

Алексос посмотрел вслед Шакалу.

— Думаешь, он отберет карту и пойдет один?

— Кто знает, что у него на уме. Пока он считает, что ты один знаешь дорогу, бояться нечего. — «Бойся только меня», — подумал он и опять чуть не споткнулся.

Тут Шакал остановился. Сетис подошел ближе.

— Что случилось?

— В тени кто-то прячется, — его голос был спокоен.

Впереди, раскинув ветви чуть ли не до земли, стояла одинокая олива. Среди листвы что-то темнело. Вдруг из темноты донесся протяжный крик, низкий, зловещий. Так кричат некоторые птицы, гнездящиеся на земле. Сетис перевел дух, но, к его удивлению, на крик ответили: Шакал издал тихий переливчатый свист.

Из-под дерева с шорохом выбрались две смутные фигуры. «Засада!» — подумал Сетис и выхватил кинжал, но, услышав голос, загрохотавший над каменистой тропой, изумленно застыл.

— Архон!

— Орфет! — Алексос с радостным смехом кинулся навстречу толстяку, тот подхватил его, закружил, подбрасывая к звездам.

— Думал, я с тобой не пойду? К Колодцу Песен-то?

Алексос, запыхавшись, ухватился за Орфета и встал на ноги.

— Я же тебе говорил, Орфет! Говорил, что когда-нибудь мы пойдем искать песни.

Толстяк крепко обнял мальчика.

— Говорил, дружище. А когда я рядом, с тобой ничего не случится. Никто тебя не обидит.

Он с вызовом посмотрел на Шакала и Сетиса, на презрительно ухмыляющегося Лиса в полосатом бурнусе, ощетинившегося оружием.

— Запомните мои слова.

Шакал растянул губы в извечной холодной улыбке.

— Как приятно видеть нас всех вместе, — ядовито процедил он.

Первые вспышки разногласий

Застегивая на шее жемчужное ожерелье, Мирани вдруг припомнила очень важную вещь. Мысль озарила ее, как вспышка света, как прикосновение Бога. Сын рабыни! Как она могла забыть!

В дверь заглянула Крисса.

— Гермия сказала — поторопись. Паланкины ждут. Пойду поболтаю с Иксакой. — И убежала прежде, чем Мирани успела раскрыть рот. Девушка так и осталась стоять, в ужасе глядя в бронзовое зеркало. Что, если мальчик уже умер? Она же пообещала лекарств и ничего не послала!

Мирани отшвырнула ожерелье, выбежала на лоджию и бросилась к белой лестнице в конце. Не обращая внимания на паланкины, перескочила через низенькую каменную стену и юркнула в комнаты нижнего яруса, где готовили, стирали и мыли посуду девушки, бывшие в услужении у Девятерых. На сегодня была назначена церемония освящения новой часовни в Порту. Чтобы та простояла долго, под фундаментом должны были захоронить жертвенного козла. Часовня возводилась на средства Гильдии возделывателей ячменя, посевы которого второй год подряд губил неурожай. На церемонии обязаны присутствовать все Девятеро. Но вылечить мальчика гораздо важнее!

— Мне нужна Генета. — Она поймала за руку служанку, вымазанную в муке. — Где она?

— Там, госпожа, но вам нельзя…

У плиты одна из девушек поворачивала над огнем вертел, унизанный мелкой дичью, с которой капал жир. Мирани сказала:

— Послушай, Генета. Оставь свой вертел, у меня к тебе есть очень важное дело. Принеси из кладовки одеял, бульона или еще какой-нибудь еды, теплый плащ. Маленький, на мальчика.

— Госпожа…

— Это очень важно. Пойди к Сехену и скажи, что я просила дать тебе шкатулку с целебными мазями — ты сама знаешь, что оттуда взять. У мальчика кашель и язвы на губах. Отнеси это в Город, уборщице по имени Патти. Она работает в Палате Планов. Я ей обещала. — Она нахмурилась. — Попроси у нее прощения за то, что я так запоздала.

Девушка встала и бросила взгляд на кухарку, выпекавшую хлеб.

— Уборщице?

— Да.

Служанка в замешательстве кивнула.

— Иду, госпожа.

Мирани сразу же почувствовала, что ее просьба противоречит всем существующим распорядкам и табели о рангах. Она торопливо попятилась.

— Спасибо. Очень благодарна… Очень. О

бернувшись, она налетела на старушку и сразу же узнала в ней служанку Ретии, ту самую, которая пробовала для нее хлеб. Старушка держала в руках кувшин вина — видимо, только что вышла из погреба. Мирани уставилась на кувшин. Вино было прохладное, свежее, виноградные листья защищали носик от мух.

— Для кого это?

Старушка подняла глаза.

— Для моей госпожи.

— Но Девятеро уходят в Порт. — Сказав это, она содрогнулась, будто от холода: до нее дошла истина.

— Госпожа Ретия остается. Она неважно себя чувствует. — Однако в голосе служанки не слышалось