много часов. Потом он разорвал пергамент на мелкие клочки и рассеял их по пустыне, глядя в длинную спину Шакала.
Несколько шагов они шли в молчании. Потом Сетис облизал губы.
— Архон…
— Что?
— Та женщина, кочевница. Она умоляла, чтобы я попросил тебя послать ей сына.
— Это было бы неплохо, — ответил Алексос, будто в полусне.
— И… словом, я знаю, что ты Бог. Видел, как ты превращаешь камни… и приносишь дождь. Поэтому ты, если захочешь, сумеешь ей помочь. И ты знаешь… многое…
Бесполезно. Алексос, опираясь на посох, прыгал через камни. Слова Сетиса его совсем не волновали.
— Я знаю многое.
— Обо мне? Алексос рассмеялся.
— Я знаю, что ты умен, Сетис.
Юноша прикрыл глаза.
— Умен.
— И ты мой друг. — Мальчик побежал к Орфету. Сетис посмотрел ему вслед. Тонкая фигурка в грязной белой тунике, босые ноги, темные спутанные вихры.
— Бойся друзей своих, — прошептал он.
К полудню они устали до изнеможения. Жаркие лучи солнца над головой превратили землю в кипящий ад. Зной наваливался на плечи непосильным гнетом, путники сгибались под его тяжестью. Но укрыться было негде. Лис шел впереди и внимательно смотрел по сторонам. На его замотанном тканью лице виднелись только глаза. Они спустились в сухую долину, устланную скользкими камнями. Видимо, когда-то, много столетий назад, здесь струилась река. Но сейчас под безжалостным солнцем ничего не росло, и земля вокруг, насколько хватало глаз, корчилась и трепетала под жгучими лучами, превращенная в огненную печь. Не было ни малейшего ветерка, который принес бы желанную прохладу.
Сетис отхлебнул пару глотков теплой воды и присел на корточки.
— Пора отдохнуть.
— Не здесь. — Губы Шакала были покрыты коркой сухого песка. — Нет тени.
— Придется обойтись. Алексос измучен.
Грабитель посмотрел на мальчика. Того уже сморил сон.
— Прикрой его, а то обгорит.
Орфет вытащил из мешка плащ и накинул на Алексоса, потом достал флягу и жадно припал к ней. Вода капала с подбородка, могучее горло работало, как кузнечные мехи.
— Не переживай, — шепнул ему Сетис. Маленькие глазки Орфета горели еле сдерживаемой яростью. Лицо покрылось струпьями, а платок, обмотанный вокруг шеи, делал его похожим на изгоя, на прокаженного.
— Оставь меня в покое, — проворчал музыкант. — У нас будет вдоволь воды, у Архона и у меня. Скоро.
Все-таки пришлось спать на солнцепеке. Сетис, свернувшись под плащом, обливался потом. По носу и щекам, по крепко смеженным векам прыгали мелкие пустынные мошки. Было жарко, как в печи, но усталость взяла свое. Юноша уснул.
Разбудил его тихий шепот.
Сдавленный вскрик, словно от страха.
Он открыл глаза, приподнял край плаща и выглянул. В лицо ударил ослепительный свет, поверхность песка, до которой он невзначай дотронулся пальцами, раскалилась докрасна.
Неподалеку спал Шакал. Он тщательно укутался и лежал на боку, но сон его был неспокоен. Тело корчилось, как будто по нему ползали муравьи. Вдруг грабитель тихо вскрикнул от боли, приподнялся, хватая ртом воздух, и огляделся.
В первый миг Шакал показался измученным, растерянным, совсем не похожим на себя самого. Потом потер лицо руками, подтянул длинные колени и сел, тяжело дыша, приходя в себя. К нему подошел Лис, протянул флягу с водой. Они заговорили, но так тихо, что Сетис не мог уловить ни слова. Шакал выпил и рассмеялся — фальшиво, надтреснуто. Встал, отряхнулся от песка, а на его место лег Лис.
Сетис опустил край плаща и лежал в темноте, задумавшись. Грабителю привиделся дурной сон. Он никак не ожидал, что Шакала мучают ночные кошмары. На миг, на краткий миг несокрушимый вельможа попал под власть страха.
Сетис повернулся на другой бок и сквозь дремоту подумал об отце и Телии. Получила ли Мирани записку? Сумела ли что-нибудь сделать? Погружаясь в сон, он чувствовал, что пустыня вокруг него оживает, превращается в невиданного зверя. С удивительной ясностью он вдруг понял, что лежит на его обширном теплом боку, ощутил, как звериное тело чешется от блох. Горы и долины стали мускулами и костями, скрытыми под лохматой шкурой движущегося песка. Он сказал себе — надо встать, крикнуть, предупредить остальных. Но зверь замурлыкал ему в ухо, и Сетис уснул.
Крик.
Свирепый рев.
В мгновение ока он выхватил нож, отшвырнул плащ, вскочил на ноги.
Он проспал слишком долго. Солнце уже село. Небо на западе окрасилось зловещим тускло-красным цветом меди. Сухая долина расцвела, превратилась в море шуршащих желтых цветов. В необычайно короткий срок жесткая поросль выбилась из-под земли, распустилась и дала семена. Чем приводился в действие этот странный жизненный цикл — ветерком, падением температуры, количеством света? От края до края долины покачивались многомильные поля кудрявых желтых цветов высотой Сетису по грудь. Растения колыхались, мелко, суетливо подергивались. С треском раскрывались семенные коробочки, лепестки увядали на глазах, сохли, осыпались.
А в самой середине ослепительных зарослей дрались Шакал с Орфетом. Дрались жестоко, с криками, насмерть. Испуганно визжал Алексос, Лис оттаскивал мальчика прочь. Вокруг дерущихся облаком клубились семена и цветочный пух. Сетис пробежал через это облако и увидел громадные ручищи Орфета на груди у более худощавого противника. Толстяк вознес Шакала над травой, с грохотом швырнул оземь. Но грабитель оказался проворен: он вывернулся из смертоносных объятий и пихнул Орфета локтем в живот. Музыкант согнулся пополам, ринулся на противника, но Шакал уже стоял у него за спиной. Жилистой рукой он схватил противника за шею и начал душить.
Орфет взревел и забарахтался, ища опору. Алексос завопил:
— Не трожь его! Он не ведает, что творит!
Среди высоких солнечных цветов продолжалась схватка не на жизнь, а на смерть. Орфет был слишком силен для своего противника; раскрасневшись от ярости, он вырвался, широченными ладонями схватил Шакала за плечи, ударил кулаком раз, другой, третий. Глаза ему застилала слепая жажда возмездия.
Сетис ахнул.
— Что стряслось?
— Этот дурак хотел украсть нашу воду. Отойди подальше. — Лис толкнул Архона к Сетису, а сам, гибкий и настороженный, двинулся к дерущимся. В обеих руках у него сверкали ножи.
— Они его убьют. — Алексос побелел как полотно, его глаза расширились от ужаса. — Сетис, не дай им расправиться с ним.
Сетис неуверенно зачерпнул обеими руками по пригоршне сухих цветов. Он все-таки писец. А писцы не умеют драться. Но его уже с головой захлестнула пьянящая, неистовая злость, и в тот миг, когда Шакал пошатнулся, а Лис бросился на Орфета, он тоже ринулся в бой, даже не понимая, с кем он дерется. Им владело только одно желание: бить, бить и бить, нападать, разить. Он схватил толстяка за руку, выкрутил ее; Орфет взвыл и с легкостью стряхнул его. Сетис рухнул спиной в упругую стену цветочных стеблей, и у него перехватило дыхание. Он поднялся на ноги, увидел, как кинжал Лиса сверкнул в воздухе и погрузился в песок в дюйме от глаз Орфета. Музыкант лежал на земле, а Шакал, избитый и измученный, зашел сзади и с силой наступил ему на руку, опустился на колени, придавил всей тяжестью. Грабитель поднял глаза, они
