«сильного» тестя, который мог их избавить от солдатской шапки. Теперь они больше не нуждались в защите. Молодые женщины, брошенные мужьями, пошли в услужение в чужие дома.
Спустя много лет, посетив Новогрудок в 1881 году, я был поражен, увидев Бенце. На лице этого сгорбленного глубокого старика было как бы написано, что он постоянно голодает. Вдобавок, он почти ослеп.
Однажды сердобольная женщина, завидев еле плетущегося Бенце, слабого и дряхлого, почти со слезами на глазах воскликнула: «Господи, это ведь живой мертвец, ведь он тает от голода. Где справедливость? И коня не оставляют, когда он делается стар. Бенце столько служил в кагале».
Эта женщина своим бесхитростным умом поняла, что Бенце, как служитель кагала, был только орудием в руках общества и оказался козлом отпущения за мирской грех.
Замечательно, что Бенце никогда не жаловался на свою судьбу; он сделался молчаливым. Каждый день можно было видеть его в синагоге, где он занимал скромное место возле дверей и тихо, набожно, с сокрушенным видом молился. Сердце бывало сожмется каждый раз, когда встретишься с ним. Казалось, что человек вот-вот упадет посреди улицы, истощенный от голода. Смиренно принимал старик все удары судьбы как наказание за свою былую жестокость. Безропотно перенес он даже смерть своего единственного сына и кормильца. Сын его, молодой и красивый, простудился и через короткое время умер от туберкулеза. Смерть сына окончательно подкосила Бенце и он умер. Рассказывали, что он умер от хронического голода и холода. В лишениях он видел искупление за свои грехи, содеянные в годы старой рекрутчины. В душе бывшего ловца, очевидно, теплилась искра Божья. Он искуплял в сущности не только свой личный грех, сколько грех своего поколения.
В тяжкое для евреев средневековье и позднейшие времена, когда незначительный лживый донос подвергал целые селения бесчеловечной пытке и сожжению на костре, на доносчиков нельзя было иначе смотреть, как на бешеных собак. Поэтому у евреев доносчика презирают и ненавидят, и кличка «мосер» (доносчик) — хуже самого оскорбительного ругательства. В смутные, горестные времена евреи вынуждены были обстоятельствами прибегать к суровому наказанию — уничтожать доносчиков из своей среды.
Николаевская рекрутчина создала немало трагедий. Родители не хотели отдавать своих детей на истязание, всеми способами уклонялись от этой незаслуженной кары. Не только прятались и калечили себя, но шли и на подлог: подделывали документы, вели неправильный учет с тем, чтобы утаивать некоторое число жителей и т.п.
Это трагическое время создавало профессиональных доносчиков из среды подонков еврейского общества. Ради денег или из мести «мосеры « сообщали властям о проделках кагальных заправил или отдельных лиц, но возмущенная масса иногда расправлялась с такими доносчиками, их избивали и даже убивали. После подобных самосудов возникали уголовные дела против представителей кагалов — следствие, допрос с «пристрастием», военный суд, и в результате — шпицрутены и каторга.
Самым известным из расправ с доносчиками было «Ушицкое дело», тянувшееся с 1838 по 1840 год.
Двое — Шмуль Шварцман и Ицик Оксман были убиты за донос об утайке некоторого числа душ по «ревизской сказке». Эта махинация в случае успеха дала бы возможность уменьшить число малолетних рекрутов. Шварцман и Оксман стали требовать денег за молчание. В противном случае они угрожали доносом начальству. Угрозами и вымогательством они терроризировали еврейские общины многих местечек Подолии. Измученные шантажом, заправилы решили расправиться с «мосерами» как с врагами народа. Нанятые для этого люди убили сначала Шварцмана; его тело разрубили на части и сожгли в бане. Оксман, портной из местечка Жванчик, состоял осведомителем при губернском начальстве. Узнав о судьбе своего товарища, он отправился для донесения в губернский город, но его перехватили и уничтожили. Раскрыл это дело какой-то полицейский чиновник из выкрестов. Он приехал в Новую Ушицу и под видом ученого талмудиста, переживающего за свалившееся несчастье, вкрался в доверие к евреям и ему удалось все выведать.
По обвинению в убийстве двух доносчиков были преданы военному суду 80 человек из разных местечек Подольской губернии. Расправа производилась по указанию Киевско-Волынско-Подольского генерал-губернатора Бибикова, и меры наказания были решительные. 80 обвиняемых были разделены на 6 групп. Первые 4 группы были приговорены к наказанию шпицрутенами соответственно на 2000, 1500, 1000 и 500 ударов каждому. Остальные две группы были осуждены к более легким наказаниям. Из прогнанных сквозь строй, 30 человек не выдержали и скончались на месте экзекуции. Во время следствия был арестован и раввин Михель из Дунаевецка в подозрении о том, что ему было известно о решении убить доносчика. Раввина арестовали и когда перевозили скованного с другими арестантами по этапу из одной тюрьмы в другую, его отбили у конвоя, и он бежал за границу.
После жестокой расправы большинство обвиняемых было отправлено на каторгу, а остальные — в ссылку на поселение в Сибирь с конфискацией имущества. Исправник Ушицкого уезда Софронович, стряпчий Осликовский и штаб-лекарь Афанасьев за противозаконные действия при ведении следствия были лишены чинов и дворянства и разжалованы в солдаты.
Ушицкое дело оставило тяжелое воспоминание. Жертвы судебной расправы принадлежали к лучшим слоям еврейского общества, тем не менее они решили казнить шантажистов-доносчиков. Они оправдывали свой поступок состоянием необходимой самообороны.
С момента введения натуральной рекрутской повинности для евреев, последние подвергались более усиленным наборам, чем коренное население России. Русских рекрутов брали поочередно: год с Западной полосы, год с Восточной и по 7 человек с тысячи населения. Евреи же давали своих рекрутов ежегодно и не по 7, а по 10 человек с тысячи. А сколько в этой тысяче было малолетних, стариков, больных и вообще неспособных, беглых и поступивших уже на службу, но еще не исключенных по ревизии! Не было еврейской семьи, где бы не было недочета в брате, сыне, внуке, муже... Иные семейства отбывали и по два и даже по три раза рекрутскую повинность. За неимением людей новая очередь для одной и той же семьи доходила очень быстро, и с каждым годом, с каждым набором росли рекрутские недоимки. Правительство и власти на местах ожесточались против евреев. Виновные кагалы штрафовались, но уже не деньгами, а рекрутами. Откуда было набрать штрафных, когда и законного числа рекрутов никак нельзя было выставить? Но власти ни с чем не считались. Кому дело до жидовских объяснений? Власти признавали только факты: жиды уклоняются от рекрутчины всеми неправдами, жиды плутуют, жиды — зло, вред, зараза. И против этого «зла», против этой «заразы» принимались суровые меры. Но эти меры не искоренили зла, а только усугубляли положение, потому что зло таилось в условиях жалкой еврейской жизни.
Другой причиной рекрутских недоимок были злоупотребления, породившие неописуемое горе для многих. Люди с положением, богатые, продолжали попирать бедноту, которая и расплачивалась своими кормильцами: их-то и брали в первую очередь. Наряду с рекрутскими наборами с каждым годом накоплялась и денежная задолженность государству от налоговых недоимок. Тяжелому положению немало способствовал и обычай ранних браков. Для кагалов ранние браки были настоящим проклятием, потому что они должны были содержать неимущих и не дать им умирать голодной смертью. А тут еще нужны были огромные суммы, которые уходили в губернские города. Мучились выборные кагала, желая выполнять требования начальства, но это было сверх сил. Где был сирота, одинокий, непутевый гуляка и тому подобные — всех поотдавали... А начальство все напоминало, требовало, грозило. Следовало отправляться в «губернию» умолять, задаривать, расходовать большие деньги. Отношения и рапорты летели в Петербург: «дескать, такое-то мещанское общество не может... по случаю холеры или происшедшего пожара»... или что-нибудь в этом роде. Время пока проходило, гроза на несколько месяцев затихала, но чего это стоило! Так бесполезно уходили силы и деньги; недоимки не только не покрывались, но росли все больше и больше.
И вот нагрянула новая беда. В 1850 году издано было распоряжение, по которому, во избежание неисправности в будущем, вводится система штрафов. За каждого рекрута, оставшегося в недоимке к назначенному сроку, кагалы должны были давать в придачу еще по два рекрута, а за каждые 2 тысячи рублей податных недоимок надо было давать по одному рекруту. При этом податная недоимка, оплаченная рекрутом, не прощалась кагалу, не списывалась с его долга. В следующем году за нее вновь брали рекрута. Это был страшный, заколдованный круг: кагалы бедствовали и не могли уплачивать податей, потому что
