История кончилась тем, что исправник получил львиную долю добычи, а через некоторое время он же выгнал шинкаря из деревни.
В местечках все разнородные функции управления сосредоточивались в руках становых приставов. Они самодержавно властвовали над населением, потому что другого начальства там не было. При заброшенности местечек и запущенности дорог никакому губернатору не могла прийти в голову мысль заглянуть сюда. Характер правителя, разумеется, не был безразличен для «вверенного ему населения» вообще и для еврейского в особенности. Вопрос о том, каков становой пристав, имел исключительное значение. Каждый стражник мог взять за шиворот любого еврея и потащить его в участок: уж какой-нибудь грех или обход закона за ним окажется. Законов вообще, а о евреях в особенности, было уйма. Время было нешуточное — николаевское, и «гзейрес» (суровые меры) сыпались на евреев как из рога изобилия, одна другой страшнее, невыносимее.
Когда выходил какой-нибудь закон относительно евреев или надо было ознакомить их с «правительственным сообщением», людей стали собирать на базарной площади барабанным боем. В страхе все спешили на площадь, чтобы услышать новость из уст станового пристава, одетого в полную форму, как подобает в торжественных случаях. Такое бывало, например, при предписании евреям одеваться в короткие пиджаки вместо длиннополых лапсердаков и запрещении носить бороду и пейсы. Много горя принес указ о замене еврейского одеяния «немецким». Способ исполнения указа происходил своеобразно. Стражники, имея при себе ножницы, хватали евреев на улице, отрезали им пейсы, а длиннополые их кафтаны подрезали сантиметров на 70 от земли и нарочно неровно. Часто, чтобы поиздеваться, стригли одну «пейсу» и брили лишь полбороды. Такого рода экзекуции происходили не только в городах, но и на проезжих дорогах, причем полиция прибегала к поистине варварским средствам при исполнении своей миссии. Если случалось, что у полицейских не было при себе ножниц, то они заменяли их двумя камнями: застигнутого с пейсами еврея клали на землю, под каждой из его злополучных ушных локонов подсовывали камень, а другим камнем терли волосы до тех пор, пока локон не отпадал.
Но вернемся к становым, когда они не выступали на местечковой площади в парадном облачении, а показывали себя в другом облике. Случилось однажды, что в местечке Кременец на Тернопольщине нашли мертвое тело. Прибыл становой, поставил возле покойника часового и о случившемся сообщил в уездный город. Но пока уездное начальство совещалось, пока оно прибыло на место происшествия для проведения расследования, становому пришла в голову «блестящая» мысль. Он взял труп к себе на повозку, посадил возле себя письмоводителя и одного мужика в качестве свидетеля и поехал галопом в ближайшую корчму к еврею. Было это в пятницу вечером. Еврей только что приготовился встретить свой праздник и сесть за стол, накрытый белой скатертью. Вдруг — звон колокольчика. Вбегает становой, за ним вносят труп и кладут прямо на стол. Письмоводитель в роли лекаря будто бы принимается за вскрытие трупа для установления причины смерти. Еврей побледнел, жена с детьми убежали в чулан, все дрожат как в лихорадке
— Ваше благородие, — умоляюще обращается к приставу еврей, — помилосердствуйте! За что такой грех?
— Пошел вон, жид... смеешь ты противиться... в стан потащу, в тюрьме ты у меня сгниешь... Экстренное дело: труп казенный.
Короткие переговоры, и несколько золотых выпроводили станового с казенным трупом. Отсюда становой поскакал в другую корчму за пять верст; там уже ужинали. Повторяется та же история и опять червонцы решают дело. Так блюститель порядка кочевал по околотку с мертвым телом целую ночь и весь следующий день и везде брал деньги с евреев за спасение чести субботнего дня. В воскресенье пристав возвратился к месту, где был найден труп, и как ни в чем не бывало стал ждать прибытия уездной комиссии.
Становой выбрил полголовы местечковому учителю и отправил его в земский суд, а суд посадил его в острог, откуда бедняга едва вырвался через год, и то по ходатайству добрых людей. Этот учитель — человек передовой и довольно образованный, преподавал своим ученикам Библию с немецким переводом и такие мирские науки, как арифметику, историю и географию. В местечках такого преподавателя было трудно, почти невозможно найти. Более просвещенные местечковые евреи поручили этому учителю обучение и воспитание своих детей, казенных училищ тогда еще не водилось у евреев. Учитель же, о котором идет речь, ввел новые порядки. Он преподавал не только полезные науки, но еще вдобавок с тактом хорошего педагога. Приверженцы ветхозаветного уклада жизни решили выжить его любыми средствами. На учителя был сделан донос, что он учит по запрещенным цензурой книгам. На расследование дела явился становой, которого заранее подкупили. Забрав все книги, он учинил допрос учителю.
— Как смеешь ты обучать по запрещенным книгам?
— Какие же это запрещенные книги? — возразил учитель. — Вот извольте удостовериться: это — всеобщая история, это — арифметика.
— А это что такое? — продолжал становой, указывая на Библию.
— Это Библия с переводом Мендельсона,[1] — ответил учитель.
— Что это за Мендельсон? Кто он такой? — продолжал орать становой. — Верно такой же мошенник и вор как и ты. Где он? Давай его сюда!
— Как вам дать его сюда, ведь он давно умер, — отвечал допрашиваемый.
— Врешь, он скрывается, — ревел становой. — Давай его сюда, устрою вам очную ставку... Ах вы, разбойники, злоумышленники! Ишь ты, стакнулся с каким-то Мендельсоном и знать ничего не хочет. Вот я тебя отправлю в суд, там ты другим голосом запоешь...
И он отправил избитого учителя в суд: дескать, упорствует в заблуждениях и скрывает своего сообщника, некоего Мендельсона, с которым необходимо устроить очную ставку для раскрытия всей истины. Расправившись с учителем, взялся за родителей, осмелившихся поручить воспитание своих детей такому опасному для государства человеку. Само собой разумеется, что становой содрал с них хорошую взятку, чтобы не дать ходу этому делу.
Имя немецкого еврея Мендельсона фигурировало и в другом полицейском деле... Некий Гурович, один из передовых людей своего времени, открыл школу в Умани и стал ходатайствовать о ее легализации. В своем прошении высшему начальству он, между прочим, указал, что общее руководство школой поручено опытному педагогу Горну, который будет вести преподавание «по системе Мендельсона». Петербург, прежде чем утвердить Горна на его посту, запросил уманскую полицию об образе жизни и поведении последнего.
Должно же было так случиться, что в это самое время из уманской тюрьмы бежал, содержащийся там за преступление некий Мендельсон. Такое обстоятельство, по соображениям полиции, скомпрометировало Горна, собиравшегося обучать детей «по системе Мендельсона». Горну грозило заключение в тюрьму как единомышленнику беглого арестанта. С трудом удалось убедить местное начальство, что бежавший из тюрьмы арестант Мендельсон и берлинский философ Мендельсон — разные лица.
Более серьезное положение создавалось, когда в местечко прикатит исправник. Все население дрожит как лист на ветру. Есть ли у него какая бумага из «губернии» или нет — неважно. Он отдает распоряжение запирать лавки, гнать всех в синагогу для сообщения евреям вести более серьезной, чем те, какие доводятся до их сведения на местечковой площади. Но зачем, с какой целью нагрянул исправник — одному Богу известно. Разумеется, развязка всегда одна и та же: к нему является депутация с поклонами, с унизительными мольбами и с... обычным приношением. Исправники сами создавали для евреев круговую поруку и ставили их вне закона. Хватали правого и виноватого, вязали, заковывали в кандалы. Проделки начальства в еврейских местечках превосходили самую буйную фантазию.
Иные начальники проявляли себя настоящими сатрапами. Вот, например, как жил и властвовал Касперов, городничий Винницы в сороковых годах.
От кагала Винницы он потребовал, чтобы евреи заботились полностью о содержании его дома. Такому «вельможе» кагал не смел отказать. Были избраны представители, которым вменялось в обязанность вести расходы по содержанию городничего: один поставлял ему на кухню говядину, другой — хлеб и булки, третий — водку и вино и т.д. Был между поставщиками и такой, которому поручали платить карточные проигрыши городничего. Проигрывая обыкновенно крупные суммы, Касперов всякий раз при расчете открыто заявлял, что деньги выигравшему принесет завтра Шмуль. Этому-то Шмулю винницкие евреи и поручили платить карточные долги городничего.
