Оказалось, что она родом из Шартра.
— Шартр? Красивый город.
Он похвалил Шартрский собор и пироги, затем, вернувшись к портрету, обнаружил в нем сходство с г-жой Арну и сказал ей кстати несколько косвенных комплиментов. Это ее не оскорбило. Он стал увереннее и сообщил, что давно знаком с Арну.
— Славный малый, но компрометирует себя! Например, вот эта закладная… Нельзя себе представить, до какого легкомыслия…
— Да, я знаю, — ответила она, пожав плечами.
Презрение, невольно высказанное ею, ободрило Делорье, и он продолжал:
— История с фарфоровой глиной, — вам это, может быть, неизвестно, — чуть было не кончилась очень скверно, и даже его доброе имя…
Увидев нахмуренные брови, он осекся.
Тогда, перейдя к темам более общим, он стал жалеть бедных женщин, мужья которых проматывают состояние.
— Но это же его состояние, у меня ничего нет!
Все равно! Ведь трудно сказать… Опытный в делах человек мог бы быть полезен. Он просил верить в его преданность, располагать им, стал превозносить свои собственные достоинства, а сам через поблескивавшие очки смотрел ей прямо в лицо.
Она поддавалась какому-то смутному оцепенению, но вдруг пересилила себя:
— Прошу вас, перейдемте к делу!
Он открыл папку.
— Вот доверенность Фредерика. Если такой документ окажется в руках судебного пристава, а тот распорядится как надо, — дело просто: тут в двадцать четыре часа… (Она оставалась невозмутимой; он изменил тактику.) Мне, впрочем, непонятно, что его заставило требовать эту сумму, — ведь он совершенно не нуждается в ней!
— Позвольте! Господин Моро был так добр…
— О, не спорю!
И Делорье принялся расхваливать Фредерика, а потом постепенно стал его чернить, изобразив человеком, не помнящим добра, себялюбивым, скупым.
— Я думала, сударь, что он вам друг.
— Это не мешает мне видеть его недостатки. Так, например, он плохо умеет ценить… как бы это сказать?.. ту симпатию…
Г-жа Арну перелистывала толстую тетрадь. Она прервала его, попросив объяснить ей какое-то слово.
Он склонился к ее плечу, и так близко, что коснулся ее щеки. Она покраснела; этот румянец воспламенил Делорье; он поцеловал ее руку, впился в нее губами.
— Что вы делаете, сударь?
И вот, стоя у стены, она уже глядела на него большими негодующими глазами, и от этого взгляда он застыл на месте.
— Выслушайте меня! Я люблю вас!
Она рассмеялась, рассмеялась резким, неумолимым, убийственным смехом. Делорье почувствовал такую ярость, что готов был задушить ее. Он сдержался и с видом побежденного, который молит о пощаде, сказал:
— Ах, как вы неправы! Я бы не стал, как он…
— О ком это вы?
— О Фредерике!
— Ну, господин Моро меня мало интересует, я ведь сказала вам!
— О, простите, простите!
Он язвительно прибавил, растягивая слова:
— А я думал, вы настолько не безучастны к нему, что вам доставит удовольствие узнать…
Она побледнела. Бывший клерк прибавил:
— Он женится!
— Женится?
— Через месяц — самое позднее, на мадмуазель Рокк, дочери управляющего господина Дамбрёза. Поэтому-то он и уехал в Ножан, только поэтому.
Она поднесла руку к сердцу, как будто ей нанесли сильный удар, но тотчас же схватилась за звонок. Делорье не стал ждать, чтобы его выгнали. Когда она обернулась, его уже не было.
Г-жа Арну почти задыхалась. Она подошла к окну подышать свежим воздухом.
По ту сторону улицы, на тротуаре, упаковщик, сняв сюртук, заколачивал ящик. Проезжали экипажи. Она затворила окно и опять села. Высокие соседние дома напротив скрывали солнце, и в комнату падал холодный свет. Детей не было дома; вокруг было тихо. Все как будто отступились от нее.
«Он женится! Может ли это быть?»
Ее охватила нервная дрожь.
«Что это? Разве я люблю его?»
И вдруг она ответила себе:
«Да, да, люблю!.. Люблю его!..»
Ей казалось, что она падает куда-то глубоко, что ее падению нет конца. Часы пробили три. Она слушала, как замирает звон. И продолжала сидеть на краю кресла, улыбаясь все той же улыбкой, неподвижно глядя вперед.
В тот же день, в тот же самый час Фредерик и м-ль Луиза гуляли по саду, которым г-н Рокк владел в конце острова. Старая Катерина издали следила за ними. Они шли рядом, и Фредерик говорил:
— Помните, как я вас брал с собой за город?
— Как вы были добры ко мне! — ответила она. — Вы мне помогали делать пирожки из песка, наливали мне лейку, качали меня на качелях…
— А что сталось с вашими куклами, которых вы называли маркизами и королевами?
— Право, не знаю!
— А ваш песик Черныш?
— Утонул, бедняжка!
— А «Дон-Кихот», в котором мы вместе раскрашивали картинки?
— Он до сих пор у меня!
Фредерик напомнил ей о ее первом причастии и как она была мила во время вечерни в белой вуали и с большой свечой в руке, когда вместе с другими девочками обходила алтарь под звон колокольчика.
Вероятно, для м-ль Рокк в этих воспоминаниях было мало привлекательного; она ничего не ответила, а минуту спустя сказала:
— Противный! Ни разу не написал мне!
Фредерик сослался на свои многочисленные занятия.
— Что же такое вы делаете?
Вопрос несколько затруднил его; он ответил, что занимался изучением политики.
— Ах, вот как!
И не расспрашивая его больше, она прибавила:
— Вам, конечно, интересно, а мне…
И она рассказала ему, как ей скучно живется, как она одинока, никого не видит, не знает никаких удовольствий, развлечений. Теперь ей хочется ездить верхом.
— Викарий находит, что для девушки это неприлично. Что за глупая вещь — приличия! Раньше мне позволяли делать все, что я хочу, а теперь ничего нельзя!
— Но ведь ваш отец любит вас!
— Да, но все-таки…
Она вздохнула, и вздох ее значил: «Для моего счастья этого мало».
Наступило молчание. И только скрипел песок под их ногами, а вдали шумела вода. Сена выше
