томился жаждой, хотел крови. Иссохшие головы окаймляли балкон. По ночам орлы и коршуны слетались сюда и выклевывали плоть из черепов. Он слышал шум их крыльев под крышей, когда под ним хрустела и гнулась, как ива, спина наложницы, а он до последней капли пил горячую кровь из белой руки.
Что станет делать он сейчас, еще не очнувшись от ночной оргии? Отдастся фаворитам или повелит магам курить ему фимиам? Асур медленно сошел вниз, казалось, незримая фея ведет его за руку. Фея радостей адской бездны, парящая над полями сражений, источающая аромат роз и человеческой плоти, фея в белом запятнанном платье, с крепкими стальными клыками, объятия ее душат, ладони ласкают. Она вела его в галереи. В хрустальных светильниках еще горели огни, шептали струи фонтана, на полу валялись мертвые и пьяные, слышались вздохи, руки безвольно бились о землю. Все было убрано по мановению бровей. Томные невольницы расплескали из сосудов чарующие благовония, расправили прозрачный розовый полог, раскинули ложа, где смягчается и замирает от поцелуев сердце мужчины. Вот приводят заплаканных, одетых в черное женщин с розами в волосах. Нагие фавориты вышли из потайной двери. Глаза Асура смеялись, он целовал их, позволял ласкать себя. Слышно было, как рыдают три сестры, как царапают дверь когти; принесли яд…[76]
* * *
Как давно это было написано, Боже мой![77] То было в воскресенье после полудня, в час раздражения и скуки, измученный и болезнью и выздоровлением, я бросил перо и ушел. Я отправился пешком обедать в Девиль.[78] На бульваре мы с Амаром[79] встретили Балле;[80] я был циничен и взбешен.
Сколько я пережил с тех пор и как много заключено между последней строкой и той, что начата здесь! Подготовка к экзамену, я сдал его, наконец. Попытаюсь обобщить события пяти месяцев, завершивших то, что зовется детством, и положивших начало чему- то без названия — жизни человека двадцати лет. Это (для меня особенно) ни юность, ни зрелость, ни старость; это все вместе, все выпукло и рельефно. Даже в спокойных обстоятельствах мой физический и моральный склад — это эклектика, где клокочет фантазия и реальность.
Мысленно возвращаясь в милое мое путешествие[81] и приходя в себя, спрашиваю, остался ли я прежним: тот ли человек бродил у залива Сагонь,[82] что пишет здесь за столом зимней ночью, теплой и дождливой, сырой и туманной?
О Италия, Испания, Турция! Сегодня суббота — и тогда была суббота, такой же день…,[83] комната, похожая на мою, низкая, с красными обоями, тот же час — я только что слышал, как часы пробили половину третьего. Говорят, время бежит, как тень. То, подобно призраку, оно ускользает из рук, то, как привидение, давит на грудь.
Я был на балу, что делать там? Как скучны светские развлечения, а то, что не скучно, — всего глупее. Я видел там девочек в голубых и белых платьях, с плечами в прыщах, с острыми лопатками, с личиками кроликов, ласок, лисиц, собак, кошек, совершенных дурочек — и все это лепетало, тараторило, плясало и потело.
Меня окружала толпа народа, более пустая, чем топот башмаков по мостовой, а я старался не отличаться от всех — те же слова, такой же костюм; меня забросали глупыми вопросами, ответы были им под стать. Они хотели, чтобы я танцевал! Славные детки! Приятные юные особы! Как бы я хотел развлекаться подобно им!
У меня есть слабость — иногда подхожу к шкафу у изголовья кровати, смотрю на свой полотняный костюм и обыскиваю карманы: «мы сами себя обманываем», говорит Монтень.[84]
Что я делаю? Что буду делать когда- либо? Что ждет меня? В конце концов, не так уж важно. Хотел бы хорошо поработать в этом году, но не лежит душа, и я раздосадован: хотел бы знать латынь, греческий, английский. Тысячи причин вырывают из рук книгу, и я уношусь в далекие — дальше сумеречной дали — мечты.
Я очень хотел бы понять чувство, побуждающее меня писать эти страницы, особенно все написанное этой ночью и предназначенное только мне.
Коль скоро я выбросил старые
Степень бакалавра я получил в понедельник утром, даты уже не помню.[85] Кафе Дюпра. — Возвращение домой, у нас обедал Ведье,[86] я бросился на кровать и уснул. Вечером купание. Несколько дней отдыха. Я должен ехать в Испанию с господином Клоке,[87] в меру своих возможностей изучаю испанский. Все изменилось, мы едем на Корсику. — Из Руана я отправляюсь пароходом — Марио, Эрнест, Юе,[88]- Железная дорога. В Париже. У входа в Пале-Рояль я встретил девицу с улицы Аиста,[89] Лизу. Визит к Гурго;[90] мы гуляли вокруг Швейцарского пруда; я говорил о моей неуверенности в литературном призвании, он ободрил меня. Тепло. В тот же день ужин у Васса.[91]
Отъезд в Бордо. Поломка дилижанса. Нашими спутниками были юноша в очках, черной фуражке, синем пальто — рассуждая с ним о философии истории, миновали Ангулем, — и невысокий человек, возвращавшийся на родину, где три года отсутствовал, был в Новой Зеландии.
Бордо — театр, репетиция. Наша хозяйка. Ужин у генерала Карбонеля.
Отъезд в Байонну — две женщины, худая и толстая, кондуктор, коммивояжер. Я покупаю коробку сигар.
В Байонне приятель Клоке, детина в сером рединготе с черными обшлагами. Господин***, лекарь и землевладелец, заявил с добродетельным видом: «Я занимаюсь медициной из соображений филантропии». Оформление паспортов, чтобы проехать в Фонтарабию. Мальчик-проводник. Желтая физиономия комиссара у въезда на мост через Бидассоа. Обед на постоялом дворе в Беобии, молодая испанка с необыкновенно добрым лицом. Болела шея. Гроза вечером.
Из Байонны в По. Всю ночь пели сгрудившиеся под тентом баски. Офицер, сидевший спиной ко мне, обернулся, заговорил о литературе, о Шатобриане. Мой сосед слева — желтые сандалии, бархатный редингот, нос острый и на конце вздернутый. Шляпа мешала ему, и он повязал голову красным платком.
В По я замерз. Читаю мои заметки господину Клоке и мадемуазель Лизе;[92] с их стороны поддержки и понимания мало; я уязвлен. Вечером пишу Амару; грустно, за столом едва сдерживаю слезы.
Пьер.[93]
Эта ночь, не понимаю до конца почему, напоминает мне другую, похожую. У маркиза де Помро в Сен-Мишель.[94] Это были каникулы между четвертым и третьим классом. Всю ночь я смотрел на танцующих, а когда все разошлись, я бросился на кровать, горела свеча, и так же, как сейчас, болела голова. — Полно, сильный человек, мужайся! Что тебе одна бессонная ночь? — Настало утро, я катался на лодке.
Скоро будет четыре часа.
Петух уже пропел.
Пьер, грот, Горячие воды, Лечебные воды, Турней.
Вечерняя прогулка, купания, буфетчица: прощай, до встречи! Вечер, «Кандид». Пришел бы сон, вот на что больше всего годится ночь! О намерения!
25 января, половина пятого вечера. Еще светло, тень от столбика солнечных часов перечеркнула оконную занавеску.
Сегодня мысли о дальнем путешествии занимают меня более обычного. По-прежнему это Восток. Я рожден, чтобы жить там. Открыв наугад «Путешествие» Шатобриана, я прочитал это:
