Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Польше. «Требований», ответил Вайцзеккер, Германия никогда не выдвигала, просто Польша сделала приемлемое «предложение», которое увязыва­ет с гарантиями немецко-польской границы. Переговоры ведутся. Вай­цзеккер категорически отверг возможность польско-германского пограничного конфликта. После этого советский полпред поднял воп­рос о причинах общего напряженного положения в Европе. Статс-секретарь заметил, что немцам все это непонятно. Они не хотят ни на кого нападать, они не проводят мобилизации старших возрастов, как это де­лают их соседи. Здесь его перебил Мерекалов: «Вы уже давно отмобили­зовались». Вайцзеккер оспорил справедливость сказанного и подчеркнул, что напряженность разжигают искусственно Англия и Франция против Германии. На самом деле у Германии нет никаких на­ступательных планов, и уж не кажется ли Советскому Союзу, что ему угрожает Германия? Мерекалов уклонился от прямого ответа. Дескать, СССР заинтересован в устранении опасности войны и разрядке напря­женности. Какой-то особенной угрозы со стороны Германии он не ощу­щает. Вайцзеккер использовал эти слова в качестве предлога, чтобы похвалить разумное поведение Советского правительства и средств массовой информации. И ему-де хотелось бы знать, довольна ли совет­ская сторона точно так же немецкой прессой. Здесь Астахов вставил, что если немецкая пропаганда в количественном отношении теперь до­пускает и меньше выпадов против Советского Союза и его ведущих политических деятелей, то в «качественном отношении подобные вы­пады не стали мягче и не производят впечатления, что здесь что-то изменилось». Не в последнюю очередь об этом, дескать, свидетельствует редакционная статья в «Фёлкишер беобахтер» с грубыми оскорблениями в адрес Сталина. «Вайцзеккер со вздохом по­жал плечами...» (Астахов). Тогда Мерекалов спросил, как статс-секре­ тарь видит «перспективы отношений между СССР и Германией». Тут Вайцзеккер многозначительным тоном и с кажущимся удовольствием обратил внимание собеседника на чрезвычайно благоприятно сложив­шуюся ситуацию: «Лучше, чем теперь, быть она не может». Затем, уже серьезно, с выражением заметил: «Вам известно, что между нами суще­ствуют противоречия идеологического характера. Вместе с тем, одна­ко, мы искренне (!) хотим развивать с вами экономические связи». После этого Мерекалов, прощаясь, сказал, что должен скоро выехать в Москву, где у него много дел.

Распространившиеся в скором времени в правительственных кру­гах слухи об этой беседе доказывают, что откровения Вайцзеккера в са­мом деле представляли собой первый официальный шаг к сближению с СССР. Как сообщил личный адъютант Германа Геринга в министерст­ве авиации генерал Боденшац помощнику французского военного атташе в Берлине капитану Полю Штелину 6 мая 1939 г.[508], параллельно, когда Мерекалов беседовал с Вайцзеккером (по словам Боденшаца, Мерекалова информировал об этом сам Риббентроп), со­ветский военный атташе вел разговор в верховном командовании вер­махта. Обоих «подробнейшим образом познакомили с намерениями германского правительства». Свой отчет Боденшац закончил[509] слова­ми о том, что ему действительно больше нечего сказать Штелину, но что тому позже станет ясно: «на Востоке что-то готовится». На вопрос о причине подобного поворота во взглядах Гитлера Боденшац ответил, что Гитлер как солдат при реализации своих планов не принимает во внимание юридические и идеологические соображения. «Как вам... из­вестно, — продолжал Боденшац, — один очень благочестивый король-католик однажды, не колеблясь, заключил союз с турками. Впрочем, действительно ли так различны оба режима? Не являются ли их эконо­мики почти одинаковыми? Короче говоря, ситуации можно охарактеризовать следующим образом: поляки полагают, что могут рассчитывать на реальную помощь России. Их расчеты не оправдыва­ются. Гитлер никогда не полагал, что может решить вопросы Австрии и Чехословакии без одобрения Италии, и сегодня Гитлер вовсе не думает о том, чтобы урегулировать германо-польские разногласия без Рос­сии... Было три раздела Польши; поверьте мне, Вы увидите и четвер­тый!»

При этом не следует забывать, что подобные конфиденциальные сообщения были сделаны почти три недели спустя после беседы Вайц­зеккера с Мерекаловым. За это время записка Вайцзеккера, возможно, уже пробудила нужный интерес, а Молотов уже сменил Литвинова. По­зиция, на которой находился Гитлер накануне принятия решения, на­шла отражение и в более поздних воспоминаниях Штелина о высказы­ ваниях Боденшаца, который сказал: «Германия хочет вернуть Данциг и коридор... Но Гитлер ради этого пойдет на риск войны лишь тогда, когда у него в руках будут все козыри. Главная опасность — это война на два фронта. А потому соглашение между третьим рейхом и Совет­ским Союзом необходимо». Этим целям служили прошедшие «перего­воры» с Мерекаловым и с советским военным атташе[510].

Отчет Поля Штелина поставил множество вопросов, которые до сих пор остались без ответа. Они касаются в первую очередь мотивов откро­венности Боденшаца. Предположение Дэвида Даллина, что речь шла о «чисто дипломатических маневрах»[511] Гитлера с целью разъединения СССР и западных держав, вряд ли приемлемо: нет никаких данных о том, что Гитлер санкционировал почти двухчасовую беседу Боденшаца в министерстве авиации. Кулондр предполагал, что Геринг послал сво­его адъютанта к французскому военному атташе с согласия Риббентро­па. Но Кулондр, с одной стороны, придерживался мнения, что в то время прежде всего «Риббентроп работал над тем, чтобы склонить Гит­лера к соглашению с Советами»[512] (гипотеза, правомерная лишь в уз­ких рамках), с другой же стороны, Кулондр недооценивал существовавшие между Герингом и Риббентропом соперничество, их разногласия по проблеме войны и ожесточенную борьбу за верховенст­во в вопросах внешней политики и союзов.

Вернее предположить, что Боденшац действовал на собственный страх и риск и в одиночку. Его излишняя общительность была известна и являлась для Геббельса источником постоянного раздражения[513]. Возможно, Боденшац не сомневался в одобрении Геринга, у которого в первые дни мая произошел спор с Гитлером по поводу решения послед­него относительно военного разгрома Польши. Геринг, по его собствен­ным словам, просил «еще подождать»[514]. Он считал войну опасной и преждевременной и, беспокоясь, поручил провести оперативные исс­ледования на случай войны в Европе. Считая Германию для подобного предприятия недостаточно вооруженной, он, прежде чем 3 мая в связи с празднованием победы Франко в Испании отправиться в путешествие по Средиземному морю, приказал ускорить выпуск авиационной техники.

Непосредственно перед отъездом Геринга Боденшац предупредил польского военного атташе в Берлине о предстоящей германской акции против Польши. Он «сказал, что в этом году война неизбежна и старал­ся убедить польского военного атташе в Берлине в том, что Англия и Франция не в состоянии помешать Германии молниеносно захватить Польшу»[515]. Через три дня после отъезда Геринга Боденшац проин­формировал помощника французского военного атташе по авиации о планах Германии.

Даже в свете этих сообщений остается неясным, по чьему указанию Вайцзеккер проводил зондаж Мерекалова (и военного атташе во время беседы в ОКВ), исходило ли оно сверху или было согласовано лишь за­интересованными лицами из министерства иностранных дел (Шуленбургом, Вилем, Вайцзеккером с ведома Геринга) и верховного главно­командования вермахта (Канарис[516] , Остер). Не исключено, что в этой (совместной) акции принимали участие и те военные, которые с тревогой смотрели на неизбежные последствия предстоящей поль­ской кампании и потому все больше стремились к взаимопонима­нию с Россией[517]. Итак, ситуацию середины апреля 1939 г., несмотря на упомянутые неясные вопросы, можно охарактеризовать следующим образом: планы Гитлера в отношении Польши были окончательно сформированы; с молчаливого согласия Геринга (и ОКВ) «лихорадоч­но» (выражение Вайцзеккера) искали возможность заручиться нейтра­литетом России. Зондаж должен был выявить вероятную советскую готовность к этому.

И Гитлер уже не сомневался в необходимости достижения взаимо­понимания с Россией, однако считал, что плод («военное соглаше­ние»)[518] должен зреть постепенно[519]. При этом он сильно колебался, то одолеваемый соблазном осуществить планы приобретения «восточного пространства» (Вайцзеккер), то страшась призрака могущественной России. Характерными для этих колебаний были мысли, которыми Гитлер, для устрашения Румынии и Англии, 19 апреля поделился с ру­мынским министром иностранных дел Г.Гафенку, совершавшим ознакомительную поездку по различным европейским столицам и находившимся по пути в Лондон. После «пугающих прогнозов» в адрес Англии и ее союзников Гитлер внезапно остановился и, задав ритори­ческий вопрос: «К чему эта бесконечная бойня?» — сам на него и отве­тил: «В итоге мы все, победители и побежденные, будем лежать под теми же самыми руинами, а пользу извлечет лишь