словно это не министр, а он, Бунчужный, подписал приказ о слиянии заводов:
– А меня куда?
– Оставайся на прежнем месте, – сказал Бунчужный. – Не хочется мне, чтобы такой ответственный участок попал в руки другого. Пока освоится, пока…
– Вот именно – участок, – не дал ему закончить Романов. – Доработался Матвей Семенович до начальника участка. Можно и с повышением поздравить.
Эта язвительная реплика заставила Бунчужного нахмуриться.
– Дело не в названии, Матвей Семенович. Ты знаешь: дело не в названии. Впрочем, если не хочешь – лаборатория электросварки у нас, сам знаешь, одна из лучших в Союзе. Сейчас начинаем освоение гравитационной электросварки по нашему, русскому, методу. А впереди – лазер… С тобой мы все это провернем куда быстрее.
– Провернем, – язвительно усмехнулся Романов. – Я проверну, а ты за это вторую Звезду получишь.
– Да очнись ты, Матвей Семенович. Ведь не я раздаю ордена и присваиваю звания лауреатов. Если бы от меня зависело…
– Мне бы первому присвоил? Знаю эту побасенку.
– Как хочешь, – уже сухо произнес Бунчужный.
Романов не заметил ни этого отчужденного тона, ни подчеркнуто сухой интонации. Ему важно было узнать от Бунчужного все, чтобы не наломать дров сгоряча, не накуролесить. Он взял себя в руки, потянулся за сигаретой, закурил. Помолчал.
– Ну а если я, скажем, не соглашусь и на прежнем месте остаться, и к тебе в лабораторию идти! Кто я теперь для вас? Разжалованный директор. Не понимаешь, как мне обидно?
– Не понимаю, – резко ответил Бунчужный. – Но министр понял. Есть у него для тебя место – в Прибалтике. Директором судостроительного. А только я не советую. – И, отвечая на недоуменно- вопросительный взгляд Романова, продолжал: – Не потянешь.
– Какого же черта ты рекомендовал меня директором «Тороса»? Какого черта, спрашиваю?! – взорвался Романов.
– Маху дал. Не учел, что ты с людьми работать не можешь.
– У тебя учился.
– Не тому учился. Ты ведь с людьми – вот как.
Бунчужный показал крепко стиснутый кулак.
– И этому у тебя учился, – упрямо повторил Романов.
– Конечно, иногда нужно и так, – согласился Бунчужный, разжав и опять крепко стиснув кулак. – Завод не детский садик. Тут иногда нужно как на фронте – не мои слова: Скибу цитирую. Я вот сегодня лучшего сварщика выгнал за то, что вчера выпил больше нормы. Думаешь, он работать не мог?.. Мог. Думаешь, у нас электросварщиков – бери не хочу?.. Нет, не хватает. А выставил я его, чтобы другим неповадно было. Себе в убыток выставил. Конечно, иногда нужно и так. А вообще-то к людям надо с душой. А ты ко всем с одной меркой. – Он сделал паузу и продолжал своим ровным, чуть приглушенным голосом: – Ты сейчас огорошен. Давай подождем два-три дня, потом поговорим.
Романов коротким движением большой руки воткнул в пепельницу недокуренную и до половины сигарету, крутнул так, что она лопнула, стряхнул приставшие к пальцам крошки табака и спросил:
– Завод когда сдавать?
– Сегодня.
– А повременить, пока я в Москву слетаю?
– Я тянуть не люблю. Это у меня с фронта – приказ есть приказ. И потом, с министром можешь и тут поговорить. Во вторник обещал быть, если ничего не помешает.
– Так, может быть, с передачей до его приезда и подождем?
– Тянуть не буду.
– Торопишься, значит. Боишься, чтобы там не переиграли.
Бунчужный почувствовал, как у него холодеют губы и по затылку забегали мурашки. «Довел-таки, сукин сын!» – подумал он не столько со злостью на Романова, сколько на самого себя.
– Все. Разговор окончен. Через час комиссию пришлю.
Романов несколько секунд смотрел на Бунчужного, потом резко поднялся, быстрым шагом направился к выходу. Сильным ударом носка толкнул дверь, вышел, громко хлопнул ею.
Бунчужный досадливо поморщился. Посмотрел на часы. Половина десятого. Удалось ли связаться с больницей?
Он потянулся к трубке, но телефон в это время зазвонил.
– Багрий на проводе, Тарас Игнатьевич, – доложила секретарь.
Бунчужный поздоровался, спросил:
– Как там Валентина моя?
– Сегодня немного лучше.
– Галина говорила. Не нравится она мне.
