Игнатьевичем как?
– И ему позвони, – решительно произнес Романов. – С ним можно как с бывалым солдатом – без церемоний: крепкий мужик, сдюжает.
Романов любил называть себя старым журналистом. И еще он любил называть себя битым волком. После разговора с Шарыгиным, возбужденный, он поднялся и сел за машинку. Но что-то мешало ему начать статью. «Все же Бунчужный – это Бунчужный. Сломит ли его этот случай? Скорее всего, сломит. А если нет? – Он в нерешительности подошел к окну. – Конечно, если написать о том, что произошло… Но с другой стороны…» Он задумался. Подошел к телефону. Набрал номер.
– Матюха? Не спишь еще? Такое дело, Матюха. Галина Гармаш только что свою мать умертвила. Усыпила, как подопытного кролика.
– Ты рехнулся, Ваня! Ты что говоришь?..
– А то и говорю, что слышишь. Шарыгин мне только что звонил. Такая, брат, катавасия получается. Ну теперь он у меня попляшет, Бунчужный твой. Я его рикошетом так шарарахну.
– Ваня, я тебе запрещаю Бунчужного трогать. У него сейчас и на заводе беда.
Иван Семенович даже присвистнул:
– На судне?.. И жертвы есть?..
– Двое раненых.
– Да, это уже не фактик, а факт. Крупнокалиберный.
– Да угомонись ты наконец, Иван. А если сунешься все же, запомни – не брат ты мне больше.
В трубке раздались короткие гудки.
Иван Семенович пропустил мимо ушей последние слова брата. Он даже трубку забыл положить на рычаг, стоял, похлопывая ею по ладони, отчего гудки в трубке становились то громче, то тише. «Вот он, тот случай… Как это говорится, пришла беда – отворяй ворота. Что ж, и на старуху бывает проруха, твое королевское величество!..» Он положил трубку на место и сел за машинку. Несколько секунд сидел в раздумье, потом, по привычке, застучал короткими очередями. «Был уже поздний вечер, – начал он, – когда мне позвонил мой добрый друг – молодой, очень способный врач, Вадим Петрович Шарыгин. Всегда спокойный и уверенный голос его звучал на этот раз неестественно тихо. В нем слышалась тревога и растерянность. Когда я узнал, в чем дело, у меня, много повидавшего на своем веку журналиста, перехватило дыхание и больно сжалось сердце…»
После небольшого предисловия, коротко, но внушительно излагалась суть, а потом – рассуждения чисто философского порядка: раздумье о смерти, о неприкосновенности жизни, о законах вообще и о советских в частности. Выводов он решил не делать. Ни к чему. В таких случаях самое верное обратиться к сердцу читателя. «Представьте себе, – стучал он, – что нечто подобное произошло с кем-нибудь из ваших близких. Нет, с кем-то самым близким. Потому что не было, нет и никогда не будет никого ближе родной матери…»
Он пробежал заметку глазами и вздохнул. Надо, чтобы о Галине Тарасовне как можно меньше. Смысл того, что она сделала, должен витать где-то между строк. И еще – нужно будет с утра позвонить Гармашу. И надо, чтобы все понимали, что он, Романов, публикует эту статью по долгу журналиста. Как назвать статью: «Убийца в белом халате»?.. Где-то он слышал уже нечто подобное. Ничего, тут именно такое название больше всего подходит. Название оставить, а в тексте все смягчить. Существует ведь отчаяние, вот и надо все свалить на отчаяние. Нет, не пойдет. «Нельзя такое – от моего имени. Такое от имени главного редактора недопустимо. Да и вообще лучше, чтобы выступил кто-нибудь из посторонних. Хорошо, если б медик. Вадим Петрович – вот кто. Его читатель уже хорошо знает. Позвонить?.. Нет, отложим до утра, да и не телефонный это разговор, а с глазу на глаз. Согласится ли подписать? Согласится! Надо только переделать немного, чтоб не от лица журналиста, а от имени представителя самой гуманной профессии. Утром сделаю. Утром всегда лучше получается».
Он лег в постель с тем чувством удовольствия, которое всегда возникало, когда нужное решение найдено и принято.
…Волошина выслушала сообщение Шарыгина, помолчала немного, потом поблагодарила:
– Спасибо, Вадим Петрович. – И добавила с горечью: – Такая беда! Вот беда!.. Пока никому не звоните.
– Я хотел Тарасу Игнатьевичу…
– Я сама. А вы уж проследите, чтобы там был полный порядок. Историю болезни Валентины Лукиничны – под замок.
– Не беспокойтесь.
Людмила Владиславовна привыкла в трудных случаях советоваться с мужем. Он подскажет, как лучше поступить. Ей нравилась эта его способность – всегда находить наиболее разумный выход из любого положения.
Константин Иннокентьевич крепко спал. Людмила Владиславовна растолкала его. Он присел на краю постели, ошалело глядя на жену.
– Что?.. Телефон?
– Нет. Мне нужно поговорить с тобой. У меня беда.
Она рассказала все. Ширин молча натянул пижаму и стал ходить по комнате. Решение у него возникло сразу, но он уже привык, прежде чем высказаться, прикинуть все «за» и «против». Людмила Владиславовна знала эту его особенность и не торопила. Наконец он остановился перед ней.
– Что делать? – произнес негромко. – Первое – сообщить в прокуратуру. Второе. Завтра же, – он посмотрел на часы, – нет, сегодня созвать партийное собрание. Обсудить. Но кто такая Галина Тарасовна? Ординатор. А куда заведующий отделением смотрел? Он ведь старый коммунист. С него и спрос. Тарас Игнатьевич всегда говорит, что спрашивать надо с начальника. Порядок в том и заключается, что на каждом участке есть свой начальник. Бригадир, мастер, главный инженер… А директор за весь завод в ответе. И ты виновата в том, что недоглядела на этом своем терапевтическом участке. Вот и повинись на партийном собрании. Перед законом ты не виновата, а перед партией… Вот и повинись… Протокол – в
