– Возможно, – высказал свое мнение Мануэл, – они и хотели бы верить ему, но они ему не доверяли.
– Таким образом, люди хотели верить ему, но не позволяли себе этого.
– Что значит «не позволяли»?
– Да, они не позволяли себе верить. Возможно, нет на свете ничего сложнее, чем это. Для веры нужно невероятно много сил. У кого они есть, тот сдвигает горы.
– Но ведь можно попытаться.
– Конечно, можно, – улыбаясь, сказал Рибейро. – Но большинству людей это не удается. Потому что это роскошь – позволить себе то, что так обогащает. Тут завистники стоят стеной.
Вода в Рио-Мондегу сверкала под вечерним солнцем. Мануэл опять остановился.
– Я бы хотел спросить вас кое о чем. Вы профессор математики. Чем привлекают вас эти истории?
– Математики – хитроумные люди, поскольку они хотят знаний. А если серьезно: ничто не стоит так близко, как счет и рассказ. И то и другое не дает распадаться миру, разгадывает загадку и освобождает. Архимед был, конечно, прав, когда утверждал, что смог бы сдвинуть Землю. Предпосылкой для этого должны быть всего лишь точка вращения, достаточно длинный рычаг и место, на которое он мог бы встать. То, что он говорит, истинно, но невозможно. История же, напротив, может быть от начала до конца выдуманной, но с помощью своей собственной арифметики она в состоянии перевернуть весь мир.
Мануэл задумался. Опять всплыл в его памяти странный, не доведенный до конца рассказ деда.
– Возможно ли вычислить конец незавершенной истории?
– В арифметике ищут общий знаменатель, в грамматике же исследуют внутреннюю логику.
– Таким образом, наш язык и математика намного ближе друг другу, чем мы думаем…
– Именно потому, что два плюс два не пять. Ответ тоже должен соответствовать условию. И кроме того – а этому, конечно же, учил тебя твой дед, – наш язык подобен саду, который есть тень души, сотворившей его. Или ты ухаживаешь за ним, или даешь ему одичать. Это так просто.
– В таком случае язык – это сад, но иного рода, следующий этап развития природы, математика.
– Браво! – воскликнул учитель.
Мануэл остановился, перевел дух, потом сказал:
– Вот теперь я начинаю понимать, что вы имеете в виду, когда говорите, что подобное стремится к подобному.
– Добро пожаловать в наш союз! – смеясь, пригласил Рибейро.
– Удивительно, но только теперь мне становится ясно, во скольких же историях деда местом действия был сад, – сказал Мануэл, продолжая шагать дальше.
– И сколько из них ты можешь мне пересказать?
Мануэл проглотил язык. К этому он не был готов. Во всяком случае, в данное время. Втайне он надеялся, что когда-нибудь доверит ему, своему учителю, ту или иную из дедушкиных историй. И вот именно сейчас ему придется рассказать одну из них. Бессвязные обрывки картин быстро промелькнули в его голове, но ни одна из историй целиком не выстраивалась. Ему как будто сдавило горло. Смущенно смотрел он на землю.
Старый Рибейро улыбнулся и почесал бороду.
– Это всего лишь идея, не обязательно рассказывать их сегодня. Но сам подумай – я постепенно становлюсь любопытным. В конце концов, никуда не годится, что ты прячешь их в своей голове. Освободи их, дай им жить. Чутко прислушивайся к себе» пока голос деда опять не зазвучит в твоей душе. И когда ты его услышишь, начинай записывать и рассказывать.
– Согласен, – с облегчением сказал Мануэл. – Тогда я запишу для вас одну из его садовых историй. Но…
– Что «но»?
– Но мне все же не нравится, что вы так небрежно накрыли сад математикой.
Рибейро засмеялся:
– Не беспокойся, математика – это не шляпа.
Он наклонился и сорвал стебелек.
– Эстрагон, – сказал он, – хорош для пищеварения. Мы обычно разглядываем поверхность листа. А внутри все вплоть до малейшего разветвления упорядочено с математической точностью.
– Но каким образом вы. с помощью математики объясните запах, блеск и поэзию цветка?
– Математика – это свод правил, способствующих расцвету поэзии.
– Нo разве поэзии не нужен хаос?
– Ты совершенно прав. Тут опять подобное стремится к подобному. Математика уравновешивает хаос. Иначе мир до сих пор был бы ничто.
Некоторое время помолчали. Потом Мануэл сказал:
– Мне вспомнилась ваша «охотничья вышка».
– Что ты имеешь в виду? – спросил Рибейро.
– Ваш деревянный дом, подвешенный к скале и закрепленный. Здесь комната, там комната, еще одно помещение наверху, а другое – внизу. Между ними со всех сторон лестницы. Так по крайней мере это выглядит, когда смотришь на гору снизу вверх.
– А почему ты вспомнил об этом именно сейчас?
– Хаос и математика. Кажется, что полный сумбур находится там в чудесном равновесии.
– Я хочу тебе кое-что объяснить: моя «охотничья вышка», как ты ее называешь, там, высоко на скале, укрепляет гору и является ее опорой. Если хочешь, мы можем встретиться там наверху. Приходи ко мне как-нибудь в воскресенье после обеда.
Учитель впервые пригласил его к себе домой.
День тридцать четвертый:
Сад
Мануэл Торреш да Силва, внук Мигела Торреша да Силва, рассказчика историй, штудировал арифметику и геометрию, посещал лекции и семинары, сидел в сверкающий позолотой библиотеке – «Божьей коровке», считал и читал, прогуливался вдоль Рио-Мондегу, пока вдруг не предстали перед ним эти истории, истории его деда, которые он хранил глубоко в своей памяти, как бесценные сокровища. Теперь они принадлежали ему, он отдавал себе в этом отчет и знал, что когда-нибудь запишет их. И когда- нибудь – он очень надеялся на это – придет время рассказать их. И тогда он расскажет своему учителю историю про некий сад, о «существовании» которого дед узнал во время путешествия в Сирию.
– Это был действительно чудаковатый малый, – так начал дед свой рассказ, – который всегда дружелюбно здоровался, когда мы встречались с ним на палубе, но больше ни с кем и ни о чем не разговаривал и почти все время, казалось, витал в облаках. Он давно пробудил во мне любопытство, и я захотел, прежде чем мы завтра утром войдем в гавань, найти повод еще сегодня вечером перекинуться с ним парой слов. Ночь была спокойная, корабль тихонько покачивался на волнах, большинство пассажиров уже давно лежали под палубой и спали. Мой чудак сидел, прислонившись к мачте, и смотрел на звездное небо.
«Чудесная ночь для грез», – сказал я, чтобы начать разговор.
«Да, вы правы. В подобных случаях я часто уношусь мыслями в места моих мечтаний. Знакомо ли вам это?».
«О да, – ответил я. – Со мной это часто случается, особенно во время долгих путешествий».
«А вы не могли бы мне признаться, в какие края устремляются ваши мечты?» – спросил он.
«Ну, – ответил я, – это виноградник моего деда, вернее – виноградник моего детства».
«Ах», – сказал странный господин, слегка удивившись, и замолчал.
«А ваше место – мне очень хочется узнать, – где оно?»
«Это сад. Но это не сад за домом, как вы, вероятно, подумали. Он намного больше, это – сказали бы в Европе – парк. Вы понимаете: длинные аллеи, пруды с фонтанами, в разбитом на краю парка акациевом лесочке бьет маленький источник. Дел всегда много. Я часто остаюсь в моем саду на целый день, срезаю цветы, собираю урожай. Это то гранаты, то зимние вишни, тут и персики, и лимоны, и виноград, и фиги. Много живых существ населяет мой сад: стрекочут цикады, бегают маленькие ящер. ки, пчелы приносят мне свой мед, и вот уже несколько лет как красивейшие экзотические птицы избрали этот сад для своего
