– А меня еще потом били маляры.
Конечно, никаких маляров не было. Все это он выдумал. Маляры – это была какая-то реминисценция из „Преступления и наказания“. Убийство, кровь, лестничная клетка, Раскольников...»
«Королевич обожал Достоевского и часто, знакомясь с кем-нибудь и пожимая руку, представлялся так:
– Свидригайлов!
Причем глаза его мрачно темнели. Я думаю, что гений самоубийства уже и тогда медленно, но неотвратимо овладевал его больным воображением.
Однажды в первые дни нашей дружбы Королевич появился в таком плаще и цилиндре, и мы шлялись всю ночь по знакомым, а потом по бульварам, пугая редких прохожих и извозчиков.
Особенно пугался один дряхлый ночной извозчик на углу Тверского бульвара и Никитских ворот, стоявший, уныло поджидая седоков, возле еще неотремонтированного дома с зияющими провалами выбитых окон и черной копотью над ними – следами ноябрьских дней семнадцатого года.
Теперь там построено новое здание ТАСС.
Извозчик дремал на козлах. Королевич подкрался, вскочил на переднее кресло и заглянул в лицо старика, пощекотав ему бороду. Извозчик проснулся, увидел господина в цилиндре и, вероятно, подумал, что спятил: еще со времен покойного царя-батюшки не видывал он таких седоков.
– Давай, старче, садись на дрожки, а сяду на козлы и лихо тебя прокачу! Хочешь? – сказал Королевич.
– Ты что! Не замай! – крикнул в испуге извозчик. – Не хватай вожжи! Ишь фулиган! Позову милицию, – прибавил он, не на шутку рассердившись.
Но Королевич вдруг улыбнулся прямо в бородатое лицо извозчика такой доброй, ласковой и озорной улыбкой, его детское личико под черной трубой шелкового цилиндра осветилось таким простодушием, что извозчик вдруг и сам засмеялся всем своим беззубым ртом, потому что Королевич совсем по-ребячьи показал ему язык, после чего они – Королевич и извозчик – трижды поцеловались, как на пасху.
И мы еще долго слышали за собой бормотание извозчика не то укоризненное, не то поощрительное, перемежающееся дребезжащим смехом.
Это были золотые денечки нашей легкой дружбы. Тогда он еще был похож на вербного херувима.
Теперь перед нами стоял все тот же кудрявый, голубоглазый знаменитый поэт, и на его лице лежала тень мрачного вдохновения.
Мы обмывали новую поэму, то есть выпили водки и закусили копченой рыбой. Но расстаться на этом казалось невозможным. Королевич еще раз прочитал „Черного человека“, и мы отправились все вместе по знакомым и незнакомым, где поэт снова и снова читал „Черного человека“, пил не закусывая, наслаждаясь успехом, который имела его новая поэма.
Успех был небывалый. Второе рождение поэта...»
«Про это»
Когда Владимир Маяковский писал в своей комнате на Лубянке поэму «Про это», он вовсе и не ведал, что «по имени» его светлой поэмы назовут довольно скабрезную телепередачку.
В те тяжелые и грустные для Владимира Владимировича дни, любимая женщина запретила ему видеться с нею, и писать, и звонить. Впрочем, та, кому посвящена эта поэма и множество других его замечательных стихов, жила неподалеку, в переулке, именуемом Водопьянов...
В годы ее жизни с великим поэтом – Владимиром Маяковским – о ней говорили больше, чем о какой- либо другой женщине. Ее личная жизнь, всегда переполненная множеством любовных историй, зачастую интересовала людей, не имеющих к ней никого отношения, – и в те далекие двадцатые годы и в дни ее старости (а прожила она больше восьмидесяти и ушла добровольно, осознав, как мучительна старость).
Лиля Юрьевна Брик была и остается одной из женщин-легенд двадцатого века.
В далекой Японии о ней писали так: «Если эта женщина вызывает к себе такую любовь, ненависть и зависть – она не зря прожила свою жизнь!»
С Маяковским ее связывают пятнадцать лет их непростых отношений. Она всегда оставалась для него женщиной его судьбы. Она всегда вставала между поэтом и любым его «увлечением» – хотела ли сама этого или нет. А он был словно бумерангом, который всегда к ней возвращался...
Сергей Есенин в шутку назвал ее «Беатрисочкой», намекая, что она для Маяковского – то же, что Беатриче для Данте. Беатриче, без которой нет жизни.
А сам Владимир Владимирович говорил о своей возлюбленной так: «Ты – не женщина, ты – исключение», – чем подчеркивал ее уникальность, ее неповторимость, ее величие.
«Исключение» – это Лиля Брик.
Детство Лили тесно связано с Москвой.
Детство Владимира Владимировича Маяковского – с Грузией, где он родился в семье лесничего.
Влюбился поэт в свою Музу в Петрограде. Но основная часть их долгого, бурного и незабываемого романа проходила в московских квартирах и на московских улицах.
Чуть позже мы назовем эти памятные адреса.
А пока – заглянем в «историю жизни» наших героев, что называется, с первых ее страниц.
...С малых лет она обращала на себя внимание: у Лили были огромные глаза и ярко- рыжие волосы. Самостоятельная, уверенная в себя, умеющая всех подчинить своей воле – такой она останется до старости!
Ее младшая сестра Эльза (впоследствии – известная французская писательница Эльза Триоле и жена знаменитого французского писателя Луи Арагона) тоже была красавицей. Но совсем иной. Белокурая, голубоглазая девочка, всегда слушалась Лилю. И, в отличие от старшей сестры, была очень послушной и смирной.
Обе они учились в гимназии на Покровке. И были очень привязаны друг к другу.
Лиля Юрьевна Брик (в девичестве Каган) родилась в 1891 году, Эльза Юрьевна – в 1896. Их мать окончила Московскую консерваторию по классу рояля. Отец был юристом, увлекался Гете и назвал дочку в честь одной из возлюбленных великого немецкого поэта Лили Шенеман (как будто в воду глядел, что его дочери тоже уготована судьба возлюбленной поэта!).
Девочки получили блестящее образование: говорили по-французски, по-немецки, играли на рояле, с удовольствием ходили в кинематограф и в театр.
Мать Лили и Эльзы вспоминала, что однажды шла с дочерьми по Тверскому бульвару, а навстречу ехал господин в роскошной шубе. Он остановил извозчика и воскликнул: «Боже, какие прелестные создания! Я бы хотел видеть вас вместе с ними на моем спектакле. Приходите завтра к Большому театру и скажите, что вас пригласил Шаляпин».
Да, это был сам великий певец. Очарованный их прелестью, он оставил девочкам места в ложе...
Красивая и незаурядная, Лиля с пятнадцати лет вела счет поклонникам. Да, ей было именно пятнадцать, когда некий студент в Бельгии, где она проводила с матерью каникулы, сделал ей предложение и, получив отказ, чуть не застрелился!
Потом, в Тифлисе, где она была на каникулах, ее «атаковал» молодой, красивый, воспитанный в Париже татарин, предлагавший Лиле две тысячи рублей на туалеты, если она только согласится проехаться с ним по Военно-Грузинской дороге...
Позже, в Польше, в Котовицах, где она жила летом у бабушки, ее родной дядя вне себя упал перед нею на колени, умоляя выйти за него замуж...
Была еще история в Дрездене, в санатории, хозяин которого засыпал комнату девушки цветами и каждый вечер подавал к ужину ей одной голубую форель. Он тоже молил о замужестве, хотя был женат...
Юная Лиля смеялась над этими приключениями. Но вскоре появился Ося – и Лиля перестала смеяться, потому что влюбилась сама.
Ося – Осип Брик, ее будущий муж, был сыном состоятельных родителей, окончил юридический факультет университета, и, как утверждают некоторые, был единственной подлинной любовью Лили Юрьевны. Он не сразу объяснился ей в своих чувствах, это она первая сказала ему: «А я вас люблю,
