– Не сию минуту, – сказал начальник. – Пройдет месяц-другой. Надо написать прошение, послать губернатору. Потом он запросит рекомендацию. А потом подпишет помилование.
– Прошение? – сказал он.
– Вы сюда попали по закону, – сказал начальник. – Вас и выпустить должны по закону.
– Прошение? – повторил он.
– Надо, чтобы ваши родные поручили юристу составить прошение о помиловании на имя губернатора. Жена… впрочем, она умерла. Ну, одна из дочерей.
– Наверно, они теперь уже замужем, уехали.
– Так, – сказал начальник. Потом сказал: – Черт побери, да вы уже фактически свободны, ведь у вас в собрании штата есть родич – кем он вам приходится, этот Эгглстоун Сноупс, которого два года назад провалили на выборах в конгресс?
Он стоял не двигаясь, слегка наклонив голову.
– Что ж, как видно, я тут останусь.
Как он мог сказать чужому человеку: «Кларенс, внук моего старшего брата, занимается политикой, ему голоса собирать надо. А когда я отсюда выйду, у меня избирательного права не будет. Чем же мне купить подпись Кларенса Сноупса на прошении?» Значит, оставался только сын Эка, Уоллстрит, а тот никогда никого не слушался.
– Видно, я тут у вас и эти три года отбуду, – сказал он.
– Напишите сами своему шерифу, – сказал начальник. – Я могу за вас написать.
– Хэб Хэмптон, тот, что меня засадил, он уже помер.
– Но какой-нибудь шериф там у вас есть? Что это с вами? Может, вы за эти сорок лет стали бояться солнца, воздуха?
– Тридцать восемь будет нынешним летом, – сказал он.
– Хорошо, тридцать восемь. Сколько вам лет?
– Родился я в восемьдесят третьем, – сказал он.
– Значит, вы тут сидите с двадцати пяти лет?
– Не знаю, не считал.
– Ну, ладно, – сказал начальник. – Ступайте! Когда захотите, я напишу письмо вашему шерифу.
– Пожалуй, я досижу, – сказал он. Но он ошибся. Через пять месяцев прошение уже лежало на столе у начальника.
– Кто это Линда Сноупс Коль? – спросил начальник.
Он долго стоял, не двигаясь:
– Ее папаша богатый банкир в Джефферсоне. У его деда и у моего все дети погодки.
– Она, как член вашей семьи, подписала прошение губернатору о вашем освобождении.
– Это как же понимать, шериф за ней послал, что ли, он заставил ее подписать?
– Как он мог? Ведь вы не дали мне написать шерифу.
– Верно, – сказал он. Он смотрел на бумагу, прочесть ее он не мог. Она лежала перед ним вверх ногами, впрочем, это тоже было все равно. – Вы мне покажите, где тут подписались те, что не хотят меня выпускать.
– Что? – спросил начальник.
– Те, кто не хотят, чтоб я вышел.
– А-а, вы про семью Хьюстонов. Нет, тут на прошении стоят только подписи прокурора, который вас засудил, вашего шерифа Хэба Хэмптона-младшего и еще В.К.Рэтлифа. Он не из Хьюстонов?
– Нет, – сказал он. Потом опять медленно, глубоко вздохнул. – Значит, я свободен?
– Мало того, – сказал начальник. – Вам не просто везет, вам вдвойне везет.
Но объяснил он ему, в чем дело, только назавтра, после того как ему выдали пару башмаков, рубашку, рабочий комбинезон, фуфайку и даже шляпу, все новехонькое, и еще бумажку в десять долларов и те три доллара восемьдесят пять центов, что оставались от сорока долларов, которые Флем послал ему восемнадцать лет назад, и тогда начальник сказал:
– Тут приехал помощник шерифа, привез заключенного из Гринвилля. Сегодня он едет обратно. За доллар он вас довезет прямо до Арканзасского моста, ведь вам как будто туда?
– Премного благодарен, – сказал Минк. – Я сначала поеду в Мемфис. У меня там дело есть.
Наверно, все тринадцать долларов и восемьдесят пять центов уйдут на покупку пистолета, даже в какой-нибудь мемфисской ссудной лавчонке. Он собирался пробраться в Мемфис на товарном поезде под вагонами или на буферах – так он ездил раза два, когда был мальчишкой и подростком. Но, едва выйдя за ворота, он понял, что боится. Слишком долго он сидел взаперти, забыл, как это делается; его мускулы, наверно, потеряли ловкость и упругость, он разучился действовать просто, быстро, не раздумывая, идти на риск. Потом он подумал – не попробовать ли осторожно забраться в пустой вагон, но понял, что и это он сделать не посмеет, что за тридцать восемь лет он, возможно, даже позабыл все неписаные правила братства мелких бродяжек, и вдруг спохватился, – да, слишком поздно.
Он стоял на обочине шоссейной дороги, которая тридцать восемь лет назад, когда он на нее ступил, даже не была вымощена камнем, и на грязи отпечатывались подковы мулов и железные ободья колес:
