На этот раз Тэрл уже не отвел глаза.
— Потому что там нету никакой меди. Вот в чем загвоздка.
— А почему ты знаешь, что ее там нету? — спрашивает мистер Сноупс.
Тэрл поглядел ему прямо в глаза.
— Потому что мне Том-Том сказал, — говорит.
Пожалуй, тут уж пора ему было сообразить, что к чему. Но человек способен на любую глупость, только бы себя обмануть: он станет твердить себе всякую чушь и верить ей, да еще разозлится на человека, которому сам подложил свинью, только бы верить.
— Куда ж вы ее подевали?
— Положили туда, где, как вы сказали, ей быть должно.
— А когда я это говорил?
— Когда вывинчивали из котлов клапаны, — сказал Том-Том.
Вот что его подхлестнуло. Понимаете, он не решался выгнать которого-нибудь их них. И должен был каждый день, с утра до вечера, видеть одного из них и знать, что другой бывает на электростанции каждую ночь с вечера до утра; должен был мириться с мыслью, что каждые двадцать четыре часа один из них заступает смену и ему за это деньги платят — платят, заметьте, повременно, а они полжизни проводят там, под этим самым баком, где хранятся те четыре груза меди, которые уже принадлежат ему по праву, куплены им, но только он не может об этом праве заявить, потому что слишком долго дожидался, и теперь уж поздно.
Я уверен, что уже тогда было поздно. Но потом, когда опять наступил Новый год, стало совсем поздно. Наступает, значит, Новый год, и в город приезжает очередная ревизия; опять эти двое очкастых нагрянули, и рылись в книгах, а потом ушли и вернулись уже не только с чиновником из городского управления, но еще и с Бэком Коннером, у которого был ордер на арест Тэрла и Том-Тома. И они хмыкали, да мямлили, да извинялись снова и снова, подталкивали друг друга локтями, боясь объяснить, в чем дело. Видать, два года назад они здорово оплошали, и теперь меди испарилось уже не на триста четыре доллара пятьдесят два цента, а на пятьсот двадцать пять долларов, так что чистая Сноупсова прибыль составила двести двадцать долларов. И вот явился Бэк Коннер с ордером, чтоб арестовать Тэрла и Том-Тома по первому его слову, и случилось так, что Тэрл с Том-Томом оба в ту минуту были в котельной, один сдавал, а другой принимал смену.
И Сноупс уплатил. Порылся в кармане, достал денежки, выложил двести двадцать долларов и получил расписку. А часа через два после этого я случайно зашел к нему в контору. Сперва я никого там не увидел, потому что свет был погашен. Я подумал, что, может, пережгли пробку, ведь прежде там свет горел днем и ночью. Но пробка была в исправности: просто вывернута. Только прежде чем я успел ее ввернуть на место, я разглядел, что он там сидит. И не стал зажигать свет. Повернулся и вышел, пускай себе сидит, сколько влезет.
VI
В ту пору Сноупс арендовал домик на окраине города, а вскоре после Нового года он ушел с должности смотрителя электростанции, и ближе к весне, когда малость потеплело, люди часто видели, как он сидел на своем маленьком дворике, где не росло ни травы, ни деревца, В том предместье много было таких убогих домишек, добрую половину занимали негры, земля там глинистая, размытая, всюду канавы и рвы, где свалены обломки старых автомобилей и ржавые жестянки, словом, вид мало приятный. Но он все равно проводил там много времени, сидел без дела на крылечке. А люди дивились, зачем он там сидит, ведь ничего не видать за густыми деревьями, которые весь город скрывали, ровно ничего оттуда не видать, кроме низко стлавшегося дыма электростанции и бака водокачки. Да и водокачка эта была обречена, потому что вот уже два года, как вода вдруг испортилась и городские власти построили новый подземный резервуар. Но бак на водокачке был еще крепкий и давал воду, которой все же можно было поливать улицы, так что ее покамест не стали ломать, хотя какой-то неизвестный предложил щедрую плату, хотел купить и увезти бак.
Вот люди и дивились, на что же это глядит Сноупс. Им и невдомек было, что глядит-то он на свой памятник: на эту вышку, которая возносится над всем городом, полная текучей символической жидкости, которая даже для питья не годится, но зато, в силу самой своей переменчивости, текучести и непрерывного возобновления, куда прочнее меди, ее отравившей, и монументов из базальта или свинца.
ЗАСУШЛИВЫЙ СЕНТЯБРЬ
I
В кровавых сентябрьских сумерках — после шестидесяти двух дней без дождя — он распространился словно пожар в сухой траве: слушок, анекдот, как угодно называй. Что-то такое насчет Минни Купер и негра. На нее напали, ее оскорбили, перепугали: ни один из тех, что собрались субботним вечером в парикмахерской, где под потолком, волнами застоявшихся лосьонов и помады возвращая им их же несвежее дыхание и запахи, вентилятор колыхал, не очищая, спертый воздух, — не знал достоверно, что же произошло.
— А только это не Уил Мэйз, — сказал один из парикмахеров. Худощавый, рыжеватый человек средних лет, с добрым лицом, он в это время брил заезжего клиента. — Я знаю Уила Мэйза. Он ничего парень, хоть и черномазый. Да и Минни Купер я знаю.
— Что же ты про нее знаешь? — сказал другой парикмахер.
— А кто она? — сказал клиент. — Молоденькая девчонка?
— Да нет, — сказал парикмахер. — Ей, я так полагаю, под сорок. Незамужняя. Потому-то мне и не верится…
— При чем тут верится — не верится! — сказал нескладный юнец в шелковой сорочке, взмокшей от пота. — Чье слово важнее — белой женщины или черномазого?
— Не верится мне, что Уил Мэйз способен такое сотворить, — сказал парикмахер. — Уила Мэйза я знаю.
— Тогда, может, знаешь, кто это сотворил? Да не ты ли и помог ему бежать из города, раз ты так черномазых обожаешь?
— Не верю, чтобы вообще кто-то такое сотворил. Не верю, чтобы что-нибудь стряслось. Да вы сами раскиньте мозгами. Не знаете, что ли, когда мужа нет, женщинам этим, чем старше становятся, так и лезет в голову всякий вздор, который человеку…
— Тоже мне белый! — сказал клиент. Он завозился под простыней. Юнец вскочил на ноги.
— Не веришь, значит? — сказал он. — Так, по-твоему, белая женщина врет?
Парикмахер задержал бритву над привставшим клиентом. Он не глядел по сторонам.
— А все эта чертова погода, — сказал другой. — В такую погоду человек способен на любую дурь. Даже с Минни Купер.
Никто не засмеялся. Парикмахер сказал мягко, упрямо:
— Никого я ни в чем не обвиняю. Просто я знаю, да и вы, ребята, знаете, что женщина, которую никогда никто не…
— Иди поцелуйся со своими негритосами! — сказал юнец.
— Заткнись, Крепыш, — сказал другой. — Разберемся, что к чему, а времени, чтоб действовать, у нас навалом.
