— Следующего раза не будет, — сказала Элли
На другой день он уехал. Неделю спустя в мемфисских газетах появилось объявление о ее помолвке. Этого молодого человека она знала с детства. Он был младшим кассиром в банке, но в будущем ему прочили место председателя правления. Серьезный, рассудительный молодой человек с безупречной репутацией и похвальными привычками, он уже целый год наносил ей чинные визиты. Он ужинал у них каждое воскресенье, а когда в городе давала спектакль заезжая труппа, что бывало не часто, покупал билеты себе, Элли и ее матери. Даже после объявления о помолвке, когда он приходил к Элли, они не сидели на темной веранде. Скорее всего он и не знал, что до того она сидела в этой темноте с другими. А теперь никто с ней не сидел, и дни тянулись в тупом покое. Иногда по ночам она плакала, но не много и не часто; иногда разглядывала в зеркале свой рот и приглушенно всхлипывала с тихим отчаянием и сожалением. «Во всяком случае, теперь я буду жить тихо, — думала она. — Остаток жизни я проживу так тихо, точно я уже мертвая».
Затем, в один прекрасный день, никого не предупредив, как будто и она согласилась на перемирие и приняла условия капитуляции, бабушка отправилась погостить у сына в Миллз-сити. С ее отъездом дом, казалось, стал еще больше и пустее, словно, кроме Элли, только бабушка и была здесь живым существом. Теперь в доме с утра до ночи шили приданое, но Элли казалось, что она бесшумно и бесцельно, без единой мысли в голове движется в пустоте из одной комнаты в другую, и из всех них открывается один и тот же вид, такой знакомый и такой мирный, что он уже больше не способен даже наводить грусть.
Долгие часы простаивала она у окна материнской спальни, наблюдая, как с каждым летним днем вьющиеся побеги ломоноса все выше всползают по сетке и перебираются на крышу веранды. Так прошли еще два месяца; до свадьбы оставалось три недели. Затем как-то утром мать сказала:
— Бабушка хочет вернуться домой в воскресенье. Может, вам с Филиппом съездить в Миллз-сити и провести субботний вечер у дяди, а в воскресенье вернуться вместе с бабушкой?
Пять минут спустя Элли смотрела на свое отражение в зеркале, как смотрят на человека, который только что избежал страшной опасности. «Господи, — думала она, — чего это я чуть было не сделала?
Через час Элли дозвонилась Полю — не из дома, приняв все предосторожности, как ни торопилась.
— В субботу утром? — спросил он.
— Да. Я скажу матери, что Фил… что он хочет выехать пораньше, на рассвете. Они не узнают ни тебя, ни машину. Я буду ждать, и мы сразу же уедем.
— Хорошо. (Она слышала провода, слышала разделяющее их расстояние, она ликовала — она спаслась!) Но ты не забыла, что это означает? Если я вернусь… Я ведь говорил тебе.
— Я не боюсь. Я тебе не верю, но теперь я не боюсь.
И она снова услышала провода.
— Я не женюсь на тебе, Элли.
— Хорошо, милый. Говорю же тебе, что я больше не боюсь. Так, значит, на рассвете. Я буду готова.
Она пошла в банк. Немного погодя Филипп освободился и вышел к ней, туда, где она ждала, — с напряженным, бледным, несмотря на пудру, лицом, с горящим, решительным взглядом.
— Ты должен мне сделать одно одолжение. Мне трудно тебя просить, и тебе будет трудно это сделать.
— Но я сделаю. Что именно?
— Бабушка в воскресенье приезжает домой. Мама хочет, чтобы мы поехали туда в субботу и привезли ее.
— Ладно. В субботу я свободен.
— Да, но… Я ведь предупредила тебя, что это будет трудно… Я не хочу, чтобы ты ехал.
— Не хочешь, чтобы я… — Он смотрел на ее возбужденное, осунувшееся лицо. — Ты хочешь поехать одна? — Она молчала, не сводя с него взгляда. Потом подошла и заученным, привычным движением прильнула к нему, взяла его руку и обвила вокруг себя. — А, — сказал он. — Понимаю. Ты хочешь поехать с кем-то другим.
— Да. Сейчас я не могу тебе объяснить. Как-нибудь потом. Но мама не поймет. Она не разрешит мне поехать ни с кем, кроме тебя.
— Ах, так. — Его рука безжизненно обмякла, Элли приходилось удерживать ее. — Ты хочешь поехать с другим мужчиной.
Она негромко хихикнула.
— Не говори глупостей. Ну да, там будет и мужчина. Ты этих людей не знаешь, да и я с ними вряд ли еще раз увижусь до свадьбы. Но мама не поймет. Вот почему я тебя попросила. Ты это сделаешь?
— Да. Хорошо. Если мы не будем доверять друг другу, нам незачем вступать в брак.
— Ну конечно. Мы должны доверять друг другу. — Она отпустила его руку и поглядела на него внимательно, задумчиво, с холодным презрительным удивлением. — И ты сделаешь так, чтобы мама поверила?..
— Можешь на меня положиться. Ты же знаешь.
— Да, знаю. — Неожиданно она протянула ему руку. — Прощай.
— Прощай?
Она снова прижалась к нему и поцеловала.
— Осторожнее, — сказал он. — Кто-нибудь увидит…
— Да нет, конечно же, до свидания. Потом я тебе все объясню. — Она отстранилась, глядя на него задумчиво и рассеянно. — Надеюсь, что затрудняю тебя в последний раз. А может, это тебе и окупится. Прощай.
Это было в четверг вечером. В субботу утром, на рассвете, когда Поль остановил машину перед домом, Элли, словно материализовавшись из тьмы, уже бежала к нему по газону. Она вскочила в машину прежде, чем он успел выйти и открыть дверцу, и вжалась в сиденье, наклонившись вперед, напряженная, как зверь перед прыжком.
— Скорей! — сказала она. — Скорей! Скорей!
Но он еще помедлил.
— Ты помнишь? Я говорил тебе, что будет означать, если я вернусь. Значит, договорились?
— Помню. Я уже не боюсь. Скорей! Скорей!
И вот теперь, десять часов спустя, когда дорожные знаки неотвратимо придвигали Миллз-сити все ближе и ближе, она сказала:
— Так ты на мне не женишься? Нет?
— Сколько раз тебе повторять?
— Ну да. Только я не верила. Все не верила. Думала, если я… ну, после… Теперь я уже ничего больше сделать не могу, ведь так?
— Ничего, — сказал он.
— Ничего, — повторила она и начала смеяться, все громче и громче.
— Элли! — сказал он. — Перестань!
— Ладно, — сказала она. — Я просто вспомнила про бабушку. Я совсем о ней забыла.
Остановившись на лестничной площадке, Элли послушала, как Поль разговаривает внизу, в гостиной, с ее дядей и теткой. Она стояла неподвижно, задумавшись, и в позе ее было что-то монашеское, непорочное, будто на мгновение ей удалось где-то спрятаться и забыть, откуда и куда она идет. Затем часы в прихожей пробили одиннадцать, и она тихо поднялась по ступенькам, подошла к комнате двоюродной сестры, где ей предстояло провести ночь, и вошла в дверь. В низком кресле перед туалетным столиком, уставленным легкомысленными вещицами молоденькой девушки — флакончиками, пудреницами, фотографиями, — рядом с зеркалом, из рамы которого высовывался веер программок танцевальных вечеров, сидела бабушка. Элли остановилась. Они молча смотрели друг на друга — казалось, целую вечность, — потом старуха заговорила:
— Тебе было мало обманывать родителей и друзей, ты еще привезла негра в дом моего сына.
— Бабушка! — сказала Элли.
