ногами, мать сказала:
— Ты не велел, и я не пускала ее. Не пускала. Но она сильная, как мужчина. Упрямая, как мужчина.
— Ступай обратно, — сказал отец.
— Ты это мне? — сказала мать полу.
Отец произнес имя — Видаль не расслышал, какое; и не заметил даже, что не расслышал.
— Ступай обратно.
Ни на кого не глядя, девушка шагнула от дверей. Подошла к стулу, на котором лежал потертый и чиненый плащ Видаля, распахнула его, и стало видно, что соболья подпушка вырезана неровно — четырьмя ударами ножа выкромсана из плаща. Она смотрела на плащ; Вэтч схватил ее за плечо, но не на него, а на Видаля подняла она глаза.
— Вы вырезали мех и тому негру отдали ноги завернуть, — проговорила она.
Отец схватил Вэтча за руки. Видаль сидел неподвижно, глядя через плечо; рядом, подавшись вперед, к лампе, белело лицо паренька. Но в комнате ни звука — только слышно, как дышат Вэтч и отец.
— Я сильней тебя покамест, — сказал отец. — Силенками могу еще помериться.
— Не всегда оно так будет, — сказал Вэтч.
Отец оглянулся на девушку.
— Ступай в кухню, — сказал он. Она повернулась, пошла к сеням бесшумными, точно из резины, ступнями. Снова отец произнес имя, не расслышанное Видалем. Снова Видаль не разобрал имени и не заметил, что не разобрал. Девушка вышла в сени. Отец перевел взгляд на Видаля. Видаль сидел, не изменив позы, лишь опять держа руку за пазухой. Они глядели друг на друга: холодное, нордическое лицо фермера и полугалльское, полумонгольское изможденное лицо южанина — бронзовая выветренная отливка с глазами, как у мертвеца, глазами, в которых только видение кончилось, а зрение осталось.
— Седлайте лошадей и уезжайте, — сказал отец.
VI
В сенях было темно и студено — черный холод горного апреля шел снизу сквозь пол, тек по босым ногам и телу, покрытому одним только грубым платьем.
— Вырезал из плаща мех и негру обкутал ноги, — проговорила она. — Негру.
Дверь позади нее распахнулась. На фоне лампы возник кто-то, закрыл за собой дверь.
— Это Вэтч или папа? — спросила она.
Что-то хлестнуло ее поперек спины — ремень.
— Я боялась, это Вэтч, — сказала она.
Новый удар ремня.
— Ступай спать, — сказал отец.
— Меня побить вы можете, но его вам не побить, — сказала она.
Опять хлестнуло — плоско, тупо, мясисто шлепнуло по телу, прикрытому лишь грубой мешковиной.
VII
Оставшись один в кухне, негр посидел еще с минуту на чурбаке у плиты, поглядел на дверь. Потом осторожно встал, одной рукой опираясь о стену.
— Уф! — сказал он. — Вот бы нам, на нашу землю водопой с такой водичкой. Скот бы и не суйся, затоптали б насмерть, это уж точно.
Моргая, он поглядел на дверь, прислушался, затем стал красться вдоль стены, приостанавливаясь, озираясь на дверь, вслушиваясь с видом хитрым и сторожким. Дошел до угла, поднял неприбитую половицу, осторожно нагнулся, держась за стену. Достал кувшин и, потеряв равновесие, шлепнулся лицом о землю, причем на лице смешно изобразилось глубокое удивление. Поднялся, сел прямо на пол, с осторожностью, держа кувшин между коленями; поднял кувшин, припал к нему. Надолго.
— Уфф! — сказал. — У нас бы в усадьбе мы б это пойло — свиньям. А здешняя шваль беспонятная… — Опять припал к кувшину; потом на запрокинутом лице его появилось выражение тревоги, вслед за тем — испуга. Поставив кувшин, он завозился над ним, пытаясь встать, поднялся наконец на ноги, клонясь, пуская слюни, пошатываясь, — все с тем же оскорбленно-испуганным выражением на лице. Затем свалился ничком, опрокинув кувшин.
VIII
Негромко переговариваясь, они наклонились над негром — Видаль в своей белопенной рубашке, отец и младший сын.
— Придется нам тащить его, — сказал отец.
Они поставили негра на ноги. Своей левой рукой Видаль вздернул негру голову, затряс его.
— Джубал, — сказал Видаль.
Негр неуклюже взмахнул, отбиваясь, рукой.
— Отстань, — пробормотал он. — Пусти.
— Джубал! — сказал Видаль.
Негр неожиданно и зло замолотил руками воздух.
— Пусти. Я вождю скажу. Вождю. — И обмяк, бормоча: — Быдло полевое. Рабы черные.
— Придется тащить, — сказал отец.
— Да, — сказал Видаль. — Уж извините. Мне следовало предупредить вас. Но я не думал, что есть еще кувшин и что он к нему получит доступ.
Он нагнулся и поддел свою единственную руку негру под плечи.
— Отойдите, — сказал отец. — Мы с Юлом понесем.
Отец и паренек подняли негра. Видаль открыл дверь. Они вышли — в высокий черный холод. Ниже на скате холма смутно маячила конюшня
Они понесли негра к конюшне.
— Выводи лошадей, Юл, — сказал отец.
— Лошадей? — сказал Видаль. — Он сейчас не усидит в седле. Упадет.
Они глядели, не видя друг друга, — голос на голос — в холодной, льдистой тишине.
— Так не едете сейчас? — сказал отец.
— Уж извините. Вы сами видите, что не могу. Придется пробыть здесь до рассвета, пока он не протрезвится. Тогда и поедем.
— Оставьте его здесь. Оставьте ему лошадь, а сами езжайте. Он всего только негр.
— Извините. Не могу — после всех этих лет. — Был в голосе Видаля призвук усмешки, почти блажи, но звучала в нем и неукротимая усталость. — Четыре года я с ним маялся; домаюсь уж, пожалуй, до конца.
— Я вас предупредил, — сказал отец.
— Благодарю вас. На рассвете мы уедем. Может быть, Юл будет так добр, поможет мне втащить его на сеновал.
— Положь негра, Юл, — сказал отец (уже с расстояния).
— Здесь он замерзнет, — сказал Видаль. — Надо его на сеновал.
