Деми собралась сделать еще один снимок на всякий случай, но тут в дверь громко постучали.
— Да? — Она вздрогнула.
— Это Кристина.
— Одну секунду.
Спрятав смартфон в пояс, Деми открыла дверь.
— Вы отдохнули? — мягко улыбнулась Кристина.
— Да, спасибо. Заходите, пожалуйста.
На Кристине и сейчас было длинное белое платье, в котором она встретила Деми. Через руку у нее висело другое — почти такое же, только ярко-алое.
— Возьмите. Сегодня вечером это вам понадобится.
— Сегодня вечером?
— Да.
— А что будет сегодня вечером?
— Начало. Начало вечности.
— Не понимаю.
— Вы… — Кристина замолчала, глядя на Деми. — Я вернусь за вами через час.
Она повернулась к двери.
— Пока вы не ушли… — начала Деми.
— Да? — обернулась Кристина.
— Можно, я вас сфотографирую?
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Пожалуйста.
Деми подхватила с кровати обе камеры. Через три минуты она получила великолепную серию снимков: Кристина на фоне монастырского интерьера. Половина кадров пришлась на пленочный «Никон», другая половина сохранилась на флэшке «Никона» — и немедленно ушла на сайт в Париже.
— Все? — спросила Кристина, безмятежно улыбаясь.
— Ага. Спасибо!
Кристина не спешила уходить, глядя на Деми как на близкого человека, с кошачьей мудростью и пониманием… Отведя наконец глаза, она мягко сказала:
— Увидимся через час.
И вышла.
Деми закрыла дверь; ей стало зябко. Такой взгляд она встречала в своей жизни лишь однажды.
Мамина фотография, сделанная за несколько дней до исчезновения. Карие глаза, как у Кристины, такие же сосредоточенные и удовлетворенные. Кристине сейчас двадцать три — как и ее матери тогда.
107
Николас Мартен и президент Соединенных Штатов Генри Харрис шли в чернильной тьме туннеля скоро уже полтора часа, пробуя рельсы старой колеи подошвами. Держались они по-прежнему друг за другом, иногда меняясь; шедший позади держался за пояс переднего. Четырежды они спотыкались, с трудом оставаясь на ногах, и каждый раз второй подхватывал первого. Один раз они все-таки упали; президенту показалось, что под ногами открылся провал, и он рванулся в сторону, сбив Мартена с ног. Приложившись к одному из рельсов, Николас тогда громко закряхтел в гулкой тишине подземелья. После этого они стали меняться чаще, чтобы одному человеку не приходилось слишком долго нести бремя неизвестности, опасаясь при этом, что второй споткнется и утянет первого за собой.
На этот раз первым пошел Мартен. Последний час президент сделался неразговорчив; Мартен начал опасаться, что сказалось недавнее потрясение.
— Вы в порядке? — спросил он.
— Да, конечно. А вы?
— Пока нет причин жаловаться.
— Вот и хорошо. Незачем сбавлять темп.
Тем разговор и закончился. До Мартена дошло — президент решает, что делать дальше.
Через пять минут они снова поменялись местами. Еще шесть минут — поменялись опять. Разговор стал совсем простым. «Порядок?» — «Да». — «Тогда вперед».
— Суббота. Пока еще суббота.
Голос президента стал хриплым от пыли и сухости в горле.
— Самый длинный день в моей жизни. Если не считать того, когда умерла… Каролина.
Не зная, что сказать, Мартен промолчал. В молчании прошло тридцать секунд. Президент заговорил снова:
— Думаю, сейчас мои «друзья» — ну, их агенты — уже нашли тело Фокса. Наверное, поняли, что сработал самоликвидатор, встроенный Фоксом в систему. Никто не должен узнать, чем он занимался в лаборатории. Само собой. Если они знают, что я в этот момент был рядом, — мы в этом и раньше не сомневались, — будут ли они меня искать? Меня или мой труп… В заваленном штреке? Значит, вице- президент уже вступил в мою должность или очень скоро вступит. Вступит, чтобы подписать приказ о варшавских ликвидациях. Дальше все пойдет по плану: внеочередные выборы во Франции и Германии. Выберут их людей, они давно подготовили почву. Не сомневаюсь, мои «друзья» не теряли времени даром. С этого момента Организация Объединенных Наций будет поддерживать их решения автоматически. План геноцида против мусульманских государств можно будет осуществить с ходу, в ближайшие дни — пока никто ничего не понял. На пляже — сегодня утром? — я говорил о ежегодной конференции членов Института нового мира. Она проходит на горном курорте Арагон прямо сейчас, это не так далеко отсюда. Я хотел попасть туда завтра, на воскресную службу. Именно ради этого и скрылся из Мадрида. В качестве президента Соединенных Штатов я рассказал бы правду обо всем происшедшем — и предупредил бы о грядущей катастрофе. И я пока еще не отказался от своего плана, мистер Мартен!
Не отвечая, Мартен двигался вперед, нащупывая носком правого ботинка внутреннюю сторону правого рельса.
— Это не так уж невозможно, мистер Мартен. Мне приходилось пролетать над этими горами. И Монсеррат, и Арагон мне доводилось видеть из иллюминатора. Я в свое время опрыскивал калифорнийские поля на маленьком самолете и привык ориентироваться… Если мы случайно не развернулись на сто восемьдесят градусов — думаю, что нет, — мы сейчас уходим от монастыря по прямой, в сторону Арагона.
— И сколько нам осталось по прямой?
— От пятнадцати до восемнадцати миль. Двадцать — самое большее.
— А сколько мы прошли по этим штрекам?
— Четыре; возможно, пять.
— Мистер президент, — остановившись, Мартен повернулся лицом к Харрису, — решимость — дело хорошее, но у нас нет ни карты, ни компаса. Куда ведут штреки, мы знать не можем. Плавного поворота здесь не заметишь; кто скажет, куда мы идем сейчас? Пропустим один поворот — и окончательно сбились; идем на север или на юг, может, на запад или на восток? Даже если мы чудом не заблудились, нужный нам штрек может оказаться заваленным, и во многих местах. А если нет — он ведь пробит не до бесконечности… Может протянуться на двадцать миль — а может окончиться тупиком через полмили. Может, еще сорок миль надо будет пройти по поверхности — если сумеем выбраться, конечно. Судя по
