горящую щепку и зажег свечи в двух массивных канделябрах по краям огромного, занимавшего едва ли не треть кабинета стола, потом опустился в кресло и вытянул ноги. Некоторое время в кабинете стояла тишина, прерываемая лишь потрескиванием дров в камине. Наконец суверен заговорил:
– Я просил вас прийти ко мне, господа, поскольку считаю, что вы показали себя заслуживающими наибольшего доверия. Вы спасли жизнь мне и моей семье, вы были со мной все эти нелегкие дни, и именно вы, по существу, и выиграли эту войну, – лицо суверена было печально, голос срывался, – и сейчас я крайне нуждаюсь в вашем совете.
Все находившиеся в кабинете, за исключением князя, перекинулись быстрыми взглядами и замерли, ожидая продолжения. Суверен устало вздохнул и заговорил снова:
– Господа, мне думается, эта ужасная война близка к своему завершению, и я не устаю благодарить за это Господа, однако степень ожесточения в обществе достигла немыслимых пределов, и… – Тут его голос пресекся, но Коней справился с собой и продолжил речь: – И я боюсь, что это ожесточение сохранится и после окончания боев. – Совсем тихо, будто разговаривая сам с собой, он добавил: – Я не знаю, что предпринять, как это все прекратить… – И замолчал окончательно, уронив голову на грудь.
По кабинету разлилось тревожное молчание. Круифф мысленно покачал головой: майор мельком упоминал о том, что суверен в последнее время очень подавлен в связи с массовым расстрелом заложников в Тащевских бараках, но чтоб до такой степени… Все-таки у этих людей совершенно иной психотип. Барон Конгельм шевельнулся, словно собирался что-то сказать, но в последний момент передумал. Наконец Коней заговорил снова:
– Мне думается, я совершил ошибку, согласившись вновь возглавить страну. Вы бы прекрасно справились и без меня. А мое решение привело только к еще большему ожесточению всех участников этой ужасной войны. – Он умолк на мгновение и угасающим голосом закончил: – Я решил исправить эту ошибку и… завтра объявить о своем окончательном отречении от престола.
– Это невозможно!
– Вы не можете этого сделать!
– Нет, нет, это… просто ужасно!
Барон, оба генерала и граф говорили одновременно, пытаясь доказать что-то не столько суверену, сколько самим себе. Земляне молчали. Суверен осознал наконец, что в этом хоре не хватает трех голосов, и повернул голову туда, где сидели земляне. До остальных тоже дошло, что эти трое, после стольких месяцев все еще остающиеся для всех загадочно-непонятными, до сих пор не произнесли ни слова, и гомон постепенно утих. В кабинете вновь воцарилась тишина. Напряжение становилось просто невыносимым. Наконец суверен не выдержал:
– Почему вы молчите?
Князь скривил губы в полупрезрительной усмешке:
– А вы разве о чем-то спрашивали?
Тон, которым это было сказано, заставил Конея вздрогнуть. А князь продолжал:
– По-моему, вы просто огласили свое окончательное и бесповоротное решение и наши протесты нужны вам лишь для того, чтобы вы еще больше укрепились в своем самопожертвовании и непреклонности. – Князь так взглянул на Конея, что тот отшатнулся, – Все как и в прошлый раз, не правда ли?
У суверена дернулась щека:
– Что вы имеете в виду?
Князь поднялся на ноги и шагнул к креслу суверена. Тот испуганно вжался в спинку.
– А то, что именно ваше глупое отречение ввергло страну в хаос и бросило ее в руки тех, для кого кровь людей значит меньше, чем болотная водица.
– Это неправда!
Князь снова усмехнулся:
– Да что вы говорите?! – Он повернулся на каблуках и прошелся по комнате. – Могу сообщить вам, ваше величество, что Тащевские бараки опять заполнены заложниками.
Суверен болезненно поморщился и открыл рот, но князь не дал ему заговорить:
– Вы считаете, что мы обошлись бы без вас… Тогда позвольте спросить, К КОМУ сбегались толпы крестьян из деревень в верховьях Панченги и КОГО они защищали? А сейчас вы готовы предать их упования!
– Позвольте!..
Князь резко остановился:
– Нет уж, слушайте. Вы тут рефлексируете по поводу тысяч невинно убиенных, так вот, могу вас обрадовать. Если нам не удастся вырвать столь любимую вами страну из лап тех, кто сейчас в ней верховодит, их число возрастет до миллионов. Вы читали «Манифест освобожденного народа»? – Князь хищно усмехнулся и процитировал по памяти: – «Победа освобожденного народа лишь тогда может считаться полной и окончательной, когда железной рукой будут раздавлены не только любые попытки бывшего господствующего класса воспрепятствовать установлению диктатуры, но и будут уничтожены ВСЕ представители этого класса эксплуататоров и угнетателей». Какова численность дворян в вашей империи? Миллионов двенадцать? Ну, тысяч двести уже сбежало за границу, где-то с полмиллиона уже лежат по рвам и лесным оврагам с пулей в затылке, часть женщин «из бывших» «соратники», конечно, оставят для собственных нужд, еще с миллион правдами и неправдами сумеют-таки перебраться через границу. А это значит – остается около десяти миллионов. Плюс мелкие лавочники, фабриканты из мещан, инженеры и профессура из разночинцев. – Он сделал паузу, упершись в суверена тяжелым взглядом. – И вы готовы из- за своей рефлексии обречь их на судьбу обитателей Тащевских бараков?
– Вы не поняли, – пролепетал суверен, – я имел в виду…
– Я знаю, что вы имели в виду, ваше величество, – голос князя звучал уже не так резко, – но я утверждаю, что этой стране нужны сейчас именно вы. Если завтра вы объявите о своем отречении, первым же результатом этого станет беспощадная борьба за власть среди ваших союзников. Сначала передерутся здесь, потом руководители центров сопротивления на юге, востоке и северо-западе резонно решат: а почему, собственно, они должны подчиняться какому-то там генералу или графу и чем они сами хуже? И все это закончится разгромом. И это только одна из причин, по которой вы ОБЯЗАНЫ остаться во главе этой страны. Если вы хотите услышать о других – приготовьтесь слушать всю ночь, – князь усмехнулся, – но, по- моему, вас это не интересует. Ведь вы уже все решили.
Князь умолк. Суверен несколько минут сидел, уставившись глазами в пол, наконец поднял голову и обвел взглядом присутствующих:
– Вы тоже так считаете?
Какое-то время никто не отвечал, потом граф Бронков тяжело вздохнул и кивнул головой:
– Да, ваше величество, вы нужны этой стране более чем кто-либо из нас. Более чем кто бы то ни было.
И снова потянулись минуты тягостного ожидания. Все молча смотрели на суверена. Тот глубоко вздохнул и сказал:
– Хорошо, я думаю, что… обязан нести эту ношу.
Все облегченно выпрямились, но тут снова раздался голос князя:
– Тогда позвольте уже мне задать вам вопрос, ваше величество. – Он помедлил, словно ожидая разрешения, и тут же продолжил: – Вы понимаете, ЧТО вам предстоит?
Коней посмотрел на князя широко раскрытыми глазами и медленно сказал:
– Мне кажется, да.
– И вы уверены, что способны справиться с этим?
Суверен не ответил.
– Вы уверены, что сможете не колеблясь подписывать аршинные расстрельные списки, что найдете в себе силы лишить людей, которые сейчас вас боготворят, всякой надежды на возвращение большей части своего достояния? Что недрогнувшей рукой пошлете в тюрьму или даже на каторгу ваших нынешних сторонников, людей, готовых отдать за вас свою жизнь, – многие из них потеряли все в этой бойне и, поддавшись гневу, начнут, возможно, беззаконно мстить всем тем, кто по тем или иным причинам оказался на стороне наших противников?
– Ну, это уж слишком, – пробормотал генерал Тропин.
