возвращаться.
Анна крепче сжала руку герцога и украдкой бросила взгляд на его отрешенное лицо. Если бы она могла принять на себя всю его невыносимую боль, всю тяжесть непосильного для старика испытания! Но это было невозможно, и молодая женщина лишь сжимала ладонь герцога, надеясь хоть сколько-нибудь облегчить его горе.
Кларисса, вдова Филипа Сент-Джорджа, бросила в могилу белую гвоздику. Ее бледное лицо казалось высеченным из слоновой кости, в голубых глазах блестели слезы, но держалась она мужественно. Никто не осмелился подойти к ней со словами утешения, никто, даже Анна, которой, несмотря на разницу в их положении, хотелось это сделать.
На крышку гроба полетели горсти земли… Толпа вдруг заволновалась. От нетерпения или по какой-то иной причине? Анне было все равно. Она целый день старательно игнорировала колкие реплики и замечания, как делала это уже много лет. Но сейчас Анна стояла рядом с герцогом. И деревенские жители, осуждавшие девушку и смеявшиеся над ней в самый тяжелый период ее жизни, помещики, распространявшие сплетни о ней, аристократы, которых она ни разу не видела, потому что не отваживалась поехать в Лондон, — теперь все как один жали ей руки и бормотали свои соболезнования. Анна автоматически разглядывала скорбные лица людей, неспешной чередой проходящих мимо герцога. Выражения их были различны. Физиономии деревенских жителей казались полными необъяснимой тревоги; у фермеров-арендаторов читалась на лицах почтительность и некоторая нервозность; у соседей-помещиков они были уважительные, но холодные; у аристократов — уважительные и озабоченные одновременно…
Анна заметила, что собравшихся почему-то охватило еще большее волнение. Или любопытство. По толпе пронесся сдержанный гул. Затем Анна увидела, что все головы повернулись в одну сторону. Она посмотрела туда же, и в то же мгновение земля буквально ушла у нее из-под ног.
На холме Анна увидела черную лакированную карету с огромным серебряным гербом Лионзов на двери, запряженную четверкой вороных. Два кучера в черных с серебром ливреях держали поводья; два лакея, одетые точно так же, стояли на задней подножке. Дверь кареты распахнулась, и из нее вышел Доминик Сент-Джордж.
Анне показалось, что у нее останавливается сердце.
Он был с непокрытой головой, густые волосы ерошил ветер. Плечи казались непомерно широкими, а фигура более высокой, чем сохранила память Анны. Доминик стоял слишком далеко от нее, и она не могла разглядеть его лица. Впрочем, ей это было и не нужно, она и так помнила каждую его черточку и не забудет, как бы ей этого ни хотелось.
До чего же она ненавидела этого человека!
Из-за него она страдала все эти бесконечные четыре года, всеми отвергнутая и осуждаемая за то, в чем не была виновата. Дурная слава прицепилась к ней и стала ее вечной спутницей. И все это из-за него, из-за одного него!
Анна стояла и смотрела на Дома, не в силах пошевелиться. Итак, он вернулся. Не думала она, что он когда-нибудь приедет — даже на похороны собственного отца.
Ее дыхание стало частым и прерывистым. Анна была уверена, что он больше не волнует ее. Но нет, она ошиблась. Он волновал ее так же сильно, как и раньше.
Анна внутренне вся сжалась, мысленно твердя, что должна во что бы то ни стало держать себя в руках, особенно сейчас, перед всей этой толпой, собравшейся проводить Филипа Сент-Джорджа в последний путь. Перед толпой, которая несколько лет назад окрестила ее американской авантюристкой. Если она выкажет хоть какое-то волнение или смущение, все подумают, что она до сих пор любит Доминика. Возможно, и он решит так же. Анна уже прошла хорошую школу и знала, что надо быть сильной: это вопрос выживания.
Все головы повернулись в ее сторону, и все взгляды, только что устремленные на Дома, теперь устремились на нее. Анна почувствовала, как страх сковывает тело. Четыре года назад из-за нее и Дома разгорелся грандиозный скандал, но Дом никак от него не пострадал. О нет, только она одна стала объектом грязных сплетен, мишенью для косых взглядов и перешептываний за спиной, только она одна! Он предал ее. Как он осмелился вернуться?
Доминик Сент-Джордж с изумлением смотрел вниз на толпу одетых в траур людей, окруживших могилу, не в силах поверить в то, что предстало его глазам.
Лошади за его спиной раздували ноздри, их забрызганные грязью бока лоснились от пота. Когда Филип заболел, Доминик находился в Париже. Известие о болезни отца виконт Лионз получил два дня назад и, немедленно покинув Париж, провел в дороге два дня и две ночи.
Но в послании не говорилось, что отец может умереть.
Неожиданность ошеломила его. Дом почувствовал, что его мутит. Мужчины в черных сюртуках и шляпах, женщины в черных шелковых платьях, священник, стоящий у открытой могилы… Боже мой, маркиз умер!
Умер его отец.
Дом пошатнулся. Кто-то подошел к нему сзади: это был его слуга Вериг.
— Господи, сэр… — тихо произнес он.
— Оставь меня, — резко оборвал Дом.
Вериг вернулся к карете. На его лице застыло печальное, озабоченное выражение.
Доминик не был сентиментальным человеком, но его глаза вдруг наполнились слезами. Он корил себя за то, что отсутствовал так долго, за то, что толком не знал своего отца, — за все.
По совести говоря, Филип и не мог ожидать от сына особо пылкой привязанности. Доминика растили няньки и воспитатели, и мальчик видел отца каждый день ровно десять минут перед ужином — в специально отведенное время — и то лишь для того, чтобы отчитаться об успехах в учебе, если отец, конечно, был в Уэверли Холл, что случалось редко. Маркиз увлекался стариной и предпочитал путешествовать, а не сидеть дома, почему и проводил большую часть года за границей.
А когда Доминику исполнилось двенадцать лет, он сам уехал в Итон и с тех пор возвращался домой так же редко, как и отец. Именно перед отъездом в Итон, а может, после него Дом стал так же безразличен к Филипу Сент-Джорджу, как и Филип к нему.
Ничто не связывало отца и сына.
Но сегодня Доминик не мог остаться равнодушным.
Дом потер ладонью небритый подбородок. Ему было дурно до тошноты. Слава Богу, что он со вчерашней ночи ничего не ел. Отца больше нет… Как же это могло случиться? Маркизу было всего пятьдесят; бодрый и сильный, он никогда ничем не болел, несмотря на то (а может быть, благодаря тому), что постоянно путешествовал и бывал в весьма опасных местах, таких как Бомбей.
Доминик с трудом сделал несколько шагов вперед и оглядел пришедших на траурную церемонию.
Теперь он никогда не узнает, что за человек был его отец. Виконту Лионзу не пришлось особо напрягать память, чтобы вспомнить их последнюю встречу: это был день его свадьбы. День, о котором Дом взял за правило не думать. Но сегодня придется сделать исключение. -
Он стоял рядом с отцом и дедом на ступеньках маленькой деревенской церкви в Дултоне, принимая поздравления гостей, которых, собралось не больше двух десятков. Это были в основном дальние родственники, всю жизнь завидовавшие власти и благосостоянию Ру-терфорда. так что Доминик стал объектом их косых взглядов и пересудов. Он старался делать вид, что ничего особенного не произошло и что его совершенно не трогает скандал, разразившийся вокруг него в самом сердце владений Рутерфордов — в его собственном доме.
— Может, хоть улыбнешься, Доминик? — в сторону, чтобы никто не заметил, пробормотал-Филип, поздоровавшись с очередным гостем.
— А, собственно, чему я должен улыбаться?
— Ты сам поставил себя в такое положение, — спокойно продолжал Филип. — Может, пора подумать, чтобы завести наконец совесть?
У Дома кровь застучала в висках. Он и так презирал себя.
— Ты, наверное, не поверишь, но она у меня есть. Филип натянуто рассмеялся.
— Что же она безмолвствовала столько лет, или по крайней мере не заговорила во время помолвки с Ф-лисити?
— Touche. Дом вдохнул и помрачнел. Они старательно избегали разговоров о той ночи, когда Доминика застали с Анной Стюарт — при весьма компрометирующих обстоятельствах.
— Конечно, не мое дело, имеется у тебя совесть или нет. Ты можешь жить так, как считаешь нужным. Собственно, так всегда и было. Однако я надеюсь, что когда-нибудь, когда я умру, ты станешь вести себя соответственно твоему положению.
— Я и не знал, что ты так обеспокоен моим поведением, — резко ответил Дом.
— Я обеспокоен только тем, — сказал Филип, — что ты мой наследник, и все, что ты делаешь, отражается на мне.
Дом молчал. Да и чего он мог ожидать в день своей злополучной свадьбы? Сердечных объятий? Знаков родительской любви и проявления истинной заботы?
— Не слишком ли поздно для отцовских советов. папа?
— К сожалению, да, — тихо ответил Филип.
Вид кладбища и одетых в черное людей вернул Доминика к действительности. Он постарался унять дрожь. Да, в последний раз, когда он виделся и говорил с отцом, тот упомянул о своей смерти. Какая ирония судьбы!
Дом попытался заставить себя забыть, не думать о последних словах отца, но чувство вины не только не проходило, но продолжало расти. А у Доминика и так достаточно поводов, чтобы винить себя, хватит до конца жизни.
Дом глубоко вздохнул, и его взгляд скользнул по знакомому сельскому пейзажу. Стоял погожий солнечный летний день. Безоблачное голубое небо, кругом пышная трава и, куда ни глянь, повсюду цветы. Местность представляла собой ряд пологих склонов: в отдалении бело-розовым пятном едва виднелся Уэверли Холл. В нескольких милях за Уэверли Холл начиналось побережье Ла-Манша. К северу холмы поднимались гораздо круче, далеко-далеко на них, среди
