Великие Борджиа. Гении зла

держать в тюрьме знатную даму как-то негоже, и в силу этого ходатайствует об освобождении Катерины Сфорца из ее заключения в замке Святого Ангела. И король по зрелом размышлении решил это ходатайство поддержать. Катерину Сфорца освободили почти немедленно, 30 июня 1501 года.

Из Рима она уехала под французской охраной.

IV

Ну, с Ивом д’Алегре все более или менее ясно: графиню Катерину после падения Форли взял именно он, а когда отдал ее в руки Чезаре за очень приличный выкуп, он и в мыслях не держал, что тот так с ней обойдется. Так что то, что именно он ходатайствовал об ее освобождении, – это понятно и даже предсказуемо. А вот для того, чтобы понять, почему король решил дать этому ходатайству ход, да еще и с присоединением собственного веского слова, нужны некоторые объяснения.

Еще в самом начале итальянского похода был у Жоржа д’Амбуаза, кардинала Руанского, один памятный разговор с второстепенным флорентийским дипломатом. Он был даже и не посол, а так, технический сотрудник, заведовавший Второй Канцелярией Республики Флоренция. Так вот, этот клерк кардиналу надерзил: когда всемогущий Жорж д’Амбуаз, первый министр короля Франции, сказал ему, что «итальянцы ничего не понимают в военных делах», он получил в ответ замечание, что французы зато ничего не понимают в политике, а иначе они не усиливали бы всеми силами своего привилегированного союзника в ущерб прочим.

Мысль свою собеседник кардинала даже усилил, пояснив, что чем сильнее Папство будет становиться с французской помощью, тем независимее оно поведет себя в дальнейшем, и совсем не обязательно так, чтобы это оставалось в интересах Франции. Кардинал был умным человеком – он признал справедливость такого замечания и не стал сердиться за такой вот как бы выговор, сделанный ему лицом столь незначительным. Он даже стал вежливее со своим собеседником. Надо полагать, поведение Чезаре Борджиа в начале и середине 1501 года напомнило его французским союзникам о сделанном им предупреждении – герцог Валентино стал вести себя настолько вольно, что его действия уже начинали создавать политические проблемы. Ограбление купеческой Флоренции не вызывало у советников короля Людовика никаких особенных эмоций – но они все-таки предпочитали, чтобы «выкуп за защиту» шел в казну Франции, а вовсе не в сундуки Чезаре Борджиа. Оставила свой след и история с похищением Доротеи Караччиоло – то, что это дело рук Чезаре, знали и в Венеции, и во французской ставке. Но что же было с ним делать, если Чезаре Борджиа располагал теперь уже собственным войском в несколько тысяч солдат и оплачивал его с помощью папской казны? Даже если он нагло лез во владения Флоренции и принуждал ее к платежам, которые могли бы в иных условиях пойти самому Людовику XII, то все же было куда лучше иметь его другом, а не врагом. По крайней мере – до тех пор, пока в нем не пройдет надобность. В общем, было принято компромиссное решение: поход на Неаполь пойдет так, как он и намечался, «в тесном союзе с верным своему сюзерену герцогом Валентинуа». Но чтобы герцог не слишком зарывался, ему будет дана некая символическая затрещина – и в качестве этой затрещины требование освобождения Катерины Сфорца пришлось очень кстати. Графиню Катерину освободили без всяких споров – семейство Борджиа знало, когда надо уступить. Но некие выводы из случившегося были все-таки сделаны – как только это оказалось возможным, в подвалы замка Святого Ангела был брошен бывший властитель Фаенци Асторре Манфреди. Его упрятали там так быстро, хорошо и надежно, что пожаловаться Людовику XII он не успел. Чезаре уже познакомился с «рыцарскими порывами» короля Франции.

Столкнуться с ними еще разок он не захотел.

Каштаны, рассыпанные на пиру, и иные забавы

I

В числе причин провала итальянского похода Карла VIII указывалось, например, на то, что он «не хотел поделиться». Советники его наследника, короля Людовика XII, не хотели наступать дважды на те же грабли. Они прекрасно помнили, что тогда, в кажущемся уже далеким 1494 году, королей Неаполя выручили их кузены, короли Арагона. Поэтому сейчас, в неаполитанском походе 1501 года, королю Фердинанду Арагонскому была предложена доля в добыче, и при этом весьма щедрая. Людовик XII был уже авансом провозглашен папой королем Неаполя – но зато вся Апулия, то есть добрая половина тех земель, что составляли это королевство, отходила Арагону. Было сочтено, что честный дележ будет лучше войны с ее риском и огромными расходами – и король Фердинанд согласился, что лучше получить половину королевства Неаполь в качестве подарка, чем драться за то, чтобы королевство осталось у его родни. Соглашение было скреплено папским благословением – Франция и вся Испания, то есть и Кастилия, и Арагон, вступали в новый Священный Союз, объявляли Крестовый поход – ну и давали прочие обещания, связанные с вящим преуспеянием дела Христова… Термин PR (public relations) еще не был изобретен, но пользу хорошей пропаганды все понимали и тогда, и в этом смысле союз с Папством был Людовику XII очень полезен. Одно время, собственно, казалось, что и Федериго Арагонский, король Неаполя, согласится с такой сделкой – положение его становилось безнадежным, а французы предложили ему что-то вроде отступного: в обмен на отречение он получал французский титул и поместья во Франции.

Но король был отважен, его покинули еще не все его бароны – и он решился защищаться. У него даже оставались некие союзники в Папской области – семейство Колонна, не чая ничего хорошего ни от французов, ни от Чезаре Борджиа, решилось на сопротивление. Король Федериго думал также, что ему удастся зацепиться за укрепления Капуи – но 24 июля ворота города были открыты изменой, и в Капую ворвались папские войска. Последовала неслыханная резня. Утверждалось, что число убитых в городе превысило 4000 человек, число изнасилований исчислению не поддается. Согласно «Истории Италии», написанной Франческо Гвиччиардини, Чезаре велел, чтобы самых красивых женщин не терзали, а отводили к нему – он задумал создать себе нечто вроде импровизированного гарема. Трудно представить себе, что он мог настолько контролировать своих солдат – скорее всего он просто забирал себе кого-то из тех пленниц, кто попался ему на глаза и понравился, – но легенда Борджиа была уже в полном цветении. Франческо Гвиччиардини, человек очень и очень скептичный, не усомнился в излагаемой им версии, он полагал Чезаре способным на все, даже на то, чтобы отнять у насильника его добычу.

Взятием Капуи поход и закончился. Федериго Арагонский сдался королю Людовику – и что интересно, тот не стал забирать назад своего предложения об отступном платеже. Федериго получил что-то вроде пенсии – поместья во Франции, где он мог доживать свой век в тишине и покое. Чезаре Борджиа был все- таки прав.

Королю Франции действительно были свойственны рыцарские порывы.

II

Семейство Колонна дорого заплатило за свою безумную отвагу – теперь их гнали из всех их замков и военных оплотов, и дело шло настолько успешно, что вскоре сам Святой Отец отправился из Рима в поездку с целью обозреть лично «владения Церкви, отнятые ею из рук неправых и неверных ее викариев». Сначала папа Александр двинулся в Сермонетту, потом – в Кастелгондолфо, и там даже покатался на лодке по озеру Албано. Его, естественно, приветствовали криками: «Борджиа! Борджиа!», но вряд ли Святой Отец придавал этому хоть малейшее значение. То, что перепуганные обитатели завоеванной области будут кричать что угодно, лишь бы их пощадили, он понимал с полной отчетливостью, да и вообще людское мнение о нем, будь оно хорошее или плохое, занимало его очень мало.

Он с ним совершенно не считался – а иначе он вряд ли бы оставил свою дочь Лукрецию в качестве своего заместителя в Ватикане. Теперь она вела все каждодневные дела Церкви, вскрывала письма, направленные Святому Отцу, и даже отвечала на них – предварительно, впрочем, запрашивая мнение специалистов по каноническому праву. Бурхард в своих записках сообщает нам о следующим эпизоде: кардинал Лиссабонский Хорхе да Коста сказал Лукреции, что обычно при обсуждении какого бы то ни было вопроса вице-канцлер Священной Канцелярии делает заметки, которые потом ложатся в основу принятого решения – и решение это тоже записывается. Это значит, что кто-нибудь должен сделать запись и о состоявшейся между ними беседе.

Лукреция возразила, сказав, что она и сама может прекрасно записать содержание их разговора, на что Хорхе да Коста сказал:

«Ubi est penna vostra?» – «Но где же ваше перо?»

Это была поистине соленая шутка, и соль ее состояла в том, что слово «penna»