Великие Борджиа. Гении зла

II

Все враги семейства Борджиа немедленно взялись за оружие. Орсини кинулись в свои поместья, конфискованные у них столь недавно, могущественный клан Колонна, изгнанный умершим папой за пределы Романьи, тут же устремился обратно. Их родственник, Сильвио Савелли, тот самый, к которому якобы было обращено знаменитое «письмо Савелли», вернулся в свою фамильную резиденцию. Она, как и многие другие семейные гнезда знатных римских родов, представляла собой комбинацию дворца и замка, и в конфискованном замке Савелли Чезаре Борджиа устроил тюрьму. Так вот законный владелец резиденции, Сильвио Савелли, первое, что сделал – это открыл двери подвалов и выпустил всех заключенных, они хлынули на улицы Рима.

Чезаре воспрепятствовать ничему этому не мог – болезнь скрутила его в самый неподходящий момент. А верный Иоганн Бурхард тем временем взялся за последнее облачение усопшего владыки Ватикана. Он изо всех сил пытался соблюсти приличия:

«Придя к папе, я облачил его в церковные одеяния из красной парчи и занялся также его обувью; так как башмаки не имели креста, то я надел на него обыкновенные бархатные туфли малинового цвета с золотым крестом и подвязал их ему к пяткам. Кольца я не мог достать. Когда все было готово, мы перенесли его в палату Папагалли[53], положили на красивый стол, покрытый материей и дорогим ковром».

У него это, правда, не больно-то получилось. Похоже, что на весь Рим Иоганн Бурхард был единственным человеком, которому все еще было дело до подобающих покойному церемоний:

«Там он и оставался ночь при двух подсвечниках. Возле него никого не было, несмотря на то что позваны были священники для служения литургии по усопшему. В три часа я вернулся в город в сопровождении восьми человек дворцовой охраны. Затем от имени вице-канцлера я дал приказ скороходу Карло, чтобы он, под страхом увольнения, со своими товарищами обошел всех членов черного и белого духовенства города, сзывая их на завтра к двенадцати часам в папский дворец для сопровождения тела папы в большую капеллу Св. Петра».

Но с церемониями у него тоже не получилось. Какие уж там церемонии, когда на августовской римской жаре тело Александра VI распухло и почернело так, что на него было страшно смотреть:

«…папа продолжал оставаться там, куда его положили, за решетками главного алтаря, четыре свечи горели возле него. Лицо папы обезобразилось и почернело; через двадцать три часа после того, как я его в последний раз видел, оно распухло и стало похожим на черное сукно, как у мавра. Рот широко открылся, и вздувшийся язык заполнил его. Все говорили, что никогда чего-либо более ужасного не видели».

Слухи в городе ходили самые дикие. Джустиниани, посол Светлейшей Республики Венеция, в своем донесении написал, что усопший выглядел чудовищно и был черен, как сам дьявол, владыка преисподней. Говорили, что к трупу явился демон в виде обезьяны, дабы забрать в Ад его душу. Самый, наверное, красочный слух передал Франческо Гонзага – он написал Изабелле д’Эсте, своей прекрасной супруге, что в предсмертном бреду папа Александр все повторял: «Я иду, я иду к тебе, но подожди еще немного…» – и ясно, что обращался он к дьяволу. А к Нечистому слова его обращались потому, что папа заключил с ним сделку, и потому-то в течение 12 лет и четырех дней неизменно удавались все дела, за какие только ни брался он, Родриго Борджиа, папа римский, известный Риму и миру под именем Александра VI. Но конец его пришел, и семь чертей ворвались к нему, и тело его вспухло и утратило человеческую форму, и изо рта хлынула пеной слюна, как из перекипевшего котла на сильном огне…

Тут, конечно, справедливости ради надо бы добавить, что самого Франческо в Риме не было, а жене он писал из французского военного лагеря под Витербо, где он и пребывал в качестве верного союзника короля Людовика XII. Где пребывает другой «верный союзник короля Людовика», Чезаре Борджиа, было толком неизвестно. На этот счет тоже ходили самые разнообразные слухи. А пока телом почившего папы Александра, бывшего Викария Христа, оставившего уже свои земные заботы, занимались только носильщики да гробовщики, пытавшиеся вколотить тело в ставший для него слишком узким гроб:

«Вечером в двадцать четыре часа тело было перенесено в капеллу Фебрибус и положено возле стены в углу с левой стороны алтаря. Это было сделано шестью носильщиками, которые глумились над папой и оскорбляли его труп, и двумя столярами, сделавшими гроб слишком тесным и слишком узким; они помяли митру, покрыли его старым покрывалом и впихнули в гроб ударами кулака».

Иоганна Бурхарда очень угнетало то, что при теле нет ни одного духовного лица. Вот что он пишет по этому поводу: «Не было ни свечей, ни лампад, не было священного или другого лица, кто бы позаботился о его теле». И добавляет следующее: «Об этом мне передал синьор Кризополит из церкви Св. Петра».

Так что выходит, что при теле папы не было и самого Бурхарда?

III

Дальше мы и вовсе покидаем твердую почву фактов, потому что твердый факт у нас только один – папа Александр неожиданно умер. Но почему он умер, мы не знаем. Современники подозревали отравление, но вот в том, кто же кого отравил, они согласиться не смогли. Утверждалось, например, что и папу, и его сына Чезаре отравил хозяин дома, кардинал Адриано Кастеллески. Правда, после пира он и сам тяжело заболел – но ведь не умер же?

Была и другая версия – хозяина дома хотели отравить его почетные гости, отец и сын Борджиа, и с этой целью собирались попотчевать его особым вином редкостного качества, которое они привезли с собой, – но, увы, доверенный слуга перепутал бутылки, и в результате вино они выпили сами. Пьетро Мартире д’Ангьера, вроде бы даже и присутствовавший на банкете, своих идей на этот счет не высказывал, зато припоминал, что Чезаре врачи спасли не погружением в ледяную воду, а тем, что поместили его внутрь теплой туши только что убитого и выпотрошенного мула[54].

Замечательный историк, Франческо Гвиччиардини – эрудит, друживший с Никколо Макиавелли, но не в пример ему занимавший значительный пост губернатора Романьи, – считал, что попытка отравления кардинала Кастеллески, случайно обернулась против самих убийц. Но на чем он основывал свою уверенность, непонятно – он об этом ничего не говорит.

Много позднее, уже в ХХ веке снова всплыла гипотеза отравления – некий итальянский историк[55] предположил, что папа Александр был отравлен так называемой кантареллой – ядом, основанным на мышьяке. То есть никаких идей на тему того, кто ему это подлил, не высказывается, а гипотеза касается только химической стороны дела – мышьяк в какой-то не очень понятной форме.

Эту версию раскритиковали на том основании, что такое отравление не согласовывалось бы с фактом быстрого распада тела отравленного. Если, конечно, его действительно отравили. Могли и не травить – в Риме была эпидемия какой-то лихорадки, а в Ферраре и вовсе вспышка непонятной болезни. От нее ежедневно умирало не больше десятка людей, но паника вышла большая, и все, кто только мог, скученный город Феррару тогда оставили и уехали на свежий воздух.

Но ведь пир у кардинала Кастеллески происходил на свежем воздухе, у него на загородной вилле, а вовсе не в жарком летнем Риме? В общем, шансов на то, что мы доищемся истины сейчас, больше чем через пятьсот лет, у нас очень немного. Как бы то ни было, Родриго Борджиа умер, и могучая поддержка, которую он оказывал своему сыну, тем самым пришла к концу.

Чезаре Борджиа теперь предстояло попытаться выжить самому.

Разбор проигранной партии

I

Нет, не все было потеряно для Чезаре после смерти его отца. Конклав кардиналов, собравшийся в Ватикане 22 августа 1503 года, подтвердил его полномочия гонфалоньера Церкви – но с многозначительной оговоркой: «вплоть до избрания нового папы». После чего, согласно обычаю, совет кардиналов предложил римским баронам увести из города свои вооруженные отряды. В былые времена такие вещи или удавались, или не очень удавались – но в 1503-м они неожиданно удались. И Орсини, и Колонна, только что вступившие в свои покинутые дворцы и замки, безропотно согласились покинуть Рим. При том условии, конечно, что его покинет и Чезаре Борджиа. Настоять на своем и остаться он не сумел. Рим ранней осенью 1503 года оказался как бы ничейной зоной, зажатой между