рамках благоразумия, и «
Лукреции, попавшей в Феррару в возрасте 21 года, от природы склонной к веселью и забавам и привыкшей в Риме к совсем другой обстановке, очень быстро стало тоскливо.
Единственной отдушиной для нее оказалось общество Эрколе Строцци – она с ним прямо-таки подружилась. Он был калека от рождения – коротенький, перекошенный и ходил всегда с костылем. Но Эрколе Строцци был родом из богатой семьи, писал прекрасные стихи, дамы Феррары считали его самым очаровательным мужчиной их прекрасного города, и к тому же он обнаружил способности незаурядного сводника – он познакомил Лукрецию со своим другом Пьетро Бембо.
Дело было так – у Строцци имелась прекрасная вилла в Остеллато, и туда-то он и пригласил своих дорогих друзей: поэта Ариосто, известных в Ферраре гуманистов Садолетто, Антонио Тебалди и прочих. В Остеллато устраивались состязания поэтов, всевозможные балы и маскарады, туда заглядывала и Лукреция Борджиа – ей там было весело. Так вот, в гости к Строцци приехал и знатный венецианец Пьетро Бембо. Он всем был хорош – и молод, и весел, и исключительно хорошо образован (слыл знатоком неоплатоновской философии), и слыл к тому же истинным красавцем и кавалером, полным шарма и обаяния. По крайней мере, так считали дамы, собиравшиеся в Остеллато – к их мнению довольно быстро присоединилась и Лукреция Борджиа. Пьетро ко всему прочему знал и испанские языки, кастильский и каталонский, что для Лукреции было очень важно. Ее свита состояла из «испанских дам», и с отцом и с братьями она обычно говорила на каталонском. Короче говоря, очень скоро между ней и Пьетро Бембо началась переписка, выдержанная в модных тогда тонах платонического поклонения поэта его прекрасной даме. Где-то в 1502 году платонические отношения, по-видимому, перешли в нечто более вещественное. Лукреция Борджиа, в конце концов была совершенно живой и земной женщиной.
Ее семья, как мы знаем, ханжеством не отличалась.
III
Вообще говоря, дело было очень рискованным. В придворной галантной игре в поэтическое поклонение никакой беды не усматривалось даже и при феррарском дворе – напротив, это служило к чести и дамы, и поэта. Когда однажды Лукреция дала Эрколе Строцци в награду за его прекрасные стихи розу, которую она только что поцеловала, он ответил ей блестящей импровизацией, в которой вопрошал сорванную розу, расцвели ли ее лепестки вновь потому, что их тронула сама Венера, богиня любви, или потому, что ее коснулись губы Лукреции? Согласитесь, это очень красиво, и поистине деликатно, и не скрывалось ничуть, а делалось на виду, в присутствии дюжины свидетелей.
Переписка Лукреции с Пьетро Бембо начиналась примерно так же, в условных тонах галантного преклонения, но довольно быстро перешла в нечто более оживленное. Скажем, после формального посвящения Лукреции стихотворения, написанного Бембо на латыни, последовало состязание: и он, и она должны были изложить в стихах то, что каждый из них пожелал другому, глядя в магический стеклянный шар. Влюбленный поэт написал, что этот шар теперь ему дороже, чем все жемчужины Индийского океана. Что ему ответила Лукреция, неизвестно, но при следующем обмене письмами она процитировала стихи испанского поэта Лопеса де Эстуньига[62]:
Такого рода поэзию лучше было не показывать посторонним, тем более что дальше последовал и подарок – локон светлых волос Лукреции, переданный ей ее возлюбленному. Начиная с этого момента переписка пошла уже втайне и даже в кодированном виде: Лукреция теперь подписывалась F. F., а Пьетро адресовал свои письма не ей, а как бы ее придворной даме, которую он именовал Лисбета. В принципе получательницей писем могла быть одна из двух фрейлин Лукреции, которым она абсолютно доверяла: или Анжела Борджиа, ее кузина, или Полисенна Мальветти.
Так все и шло самым что ни на есть приятным образом, пока в Феррару не пришли вести о смерти Александра VI. Герцог Эрколе д’Эсте вряд ли делился со своей невесткой содержанием дипломатической почты, но молодой кардинал Ипполито д’Эсте с женой своего брата Альфонсо даже как бы и дружил (он усиленно ухаживал за ее кузиной, Анжелой).
Он-то и известил ее о кончине ее отца, попутно сообщив, что, во-первых, намерен принять самое активное участие в выборах преемника папы Александра Борджиа, «
Все это мало походило на сочувствие, так что единственным утешением Лукреции стали письма от ее ненаглядного Пьетро Бембо, который писал ей, что скорбь его велика и равна той, которую испытывает сама Лукреция, но он уверен, что его возлюбленная найдет опору в горе в глубине и неизмеримой доброте и прелести ее собственной души. Общение Лукреции и Пьетро Бембо шло, конечно же, втайне, через посредничество Эрколе Строцци – но, по-видимому, муж Лукреции стал усматривать что-то странное в упорном нежелании своей супруги вернуться в столицу, и, наверное, он как-то связал это с веселыми вечерами на вилле Остеллато. В итоге он написал Эрколе Строцци письмо, в котором извещал его о своем намерении поохотиться, в связи с чем ему требовалось место для размещения своей свиты, и он, подумав, выбрал для этой цели «
На этом идиллии пришел конец. Пьетро Бембо в декабре 1504 года срочно уехал в Венецию – до него дошли слухи об опасной болезни его брата. В письме Лукреции он просил не забывать его и помнить, что он – всего лишь «
B Ферраре еще в конце 1503 года узнали о падении Чезаре Борджиа.
Тайны феррарского двора, 1504–1508
I
С момента захвата Чезаре в Риме всякое серьезное влияние дома Борджиа на политические дела в Италии прекратилось, и положение главы семейства волей или неволей перешло к Лукреции – ее отец был мертв, ее брат Чезаре был оказался в заключении, а на Жоффре Борджиа нельзя было положиться и в обычное время. Так что Лукреция Борджиа, единственная из всей семьи, кто располагал хоть какой-то свободой действий, попыталась спасти все, что еще только можно. Сделать что-то существенное для освобождения Чезаре она не могла, но сумела тем не менее собрать какие-то деньги и снарядить отряд в полторы тысячи наемников, которых ей удалось отправить в Имолу и Форли, на помощь их гарнизонам. Что интересно – герцог Эрколе не то что не мешал своей не слишком любимой невестке, а даже негласно и помогал. Дело, понятно, было вовсе не в проснувшейся в нем внезапно симпатии к дому Борджиа. Просто Эрколе д’Эсте совершенно не улыбалась перспектива того, что замки Романьи попадут в руки папы Юлия – он ожидал от него одних только неприятностей. А альтернативой папской власти над Романьей была оккупация ее Венецией, что тоже было крайне нежелательно. В такой ситуации самым лучшим для Феррары было бы потянуть время и сделать так, чтобы крепости Имола и Форли держались как можно дольше.
С Имолой это не получилось, но замок Форли продержался до августа 1504 года. А поскольку нужная помощь замку оказывалась не самим герцогом Эрколе, а его «
