что это принесет больному значительную пользу.
Мэнон пожал плечами. Дженет хорошо знала этот жест — он означал, что профессор оставил надежду переубедить оппонента.
— Еще есть вопросы? — спросил Эллис.
Больше вопросов не было.
— Он так и остался при своем мнении, — сказал Эллис, вполголоса выругался и вытер лоб. Дженет Росс шла рядом с ним мимо стоянки автомашин к лабораторному корпусу Лэнджера.
Близился вечер, и солнечный свет постепенно терял яркость и становился оранжеватым.
— Он ведь прав, — сказала она мягко.
Эллис вздохнул:
— Я все забываю, что вы на его стороне.
— Почему бы это? — спросила Дженет и улыбнулась. Как штатный психиатр НПИО, она с самого начала высказывалась против того, чтобы Бенсона оперировали.
— Послушайте, — сказал Эллис. — Мы делаем что можем. Было бы прекрасно полностью вылечить его. Но это не в наших силах. Мы можем только помочь ему. И поможем.
Дженет молчала. Говорить не имело смысла. Она уже много раз высказывала Эллису свое мнение. Операция может не помочь, более того, она может привести Бенсону вред. Она не сомневалась, что Эллис прекрасно это понимает, но упрямо не желает думать о такой возможности. Или ей так только кажется?
Собственно говоря, она относилась к Эллису не хуже, чем к другим хирургам. Но Дженет считала, что в хирургах слишком уж сильна потребность в действиях (недаром они почти всегда мужчины) — в конкретных, физических действиях. В этом смысле Эллис даже был лучше многих из них. До Бенсона он благоразумно отверг двух кандидатов на эту операцию, и она прекрасно понимала, как нелегко ему было поступить так, какое нетерпение его снедало.
— До чего все это противно! — сказал Эллис.
— Что именно?
— Да политика! В этом смысле операции на обезьянах куда приятнее! Никакой политики.
— Но вы же хотите оперировать Бенсона?
— Я готов, — сказал Эллис. — Мы все готовы. Сделать первый большой шаг необходимо, и время для этого настало. — Он посмотрел на нее. — Почему у вас такой вид, словно вы сомневаетесь?
— Потому что я сомневаюсь, — ответила она.
Они подошли к лабораторному корпусу. Эллис пошел на обед с Макферсоном — политический обед, объяснил он раздраженно, — а Дженет поднялась на четвертый этаж.
За десять лет неуклонного роста нейропсихиатрическое исследовательское отделение постепенно заняло весь четвертый этаж корпуса. Стены на других этажах выкрашены в мертвый, холодно-белый цвет, но помещения НПИО переливались всеми цветами радуги. По идее это должно было успокаивать больных, вселять в них оптимизм, но на Дженет эти яркие стены действовали угнетающе. От них веяло неестественностью и искусственной бодростью, точно в детском саду для умственно отсталых детей.
Дженет вышла из лифта и обвела взглядом приемный покой: одна стена тут была ярко-голубая, другая — красная. Такими стенами, как и почти всем остальным, НПИО было обязано Макферсону. «Странно, — подумала Дженет, — насколько организация всегда отражает личность своего руководителя». Макферсона отличал безграничный оптимизм, и было в нем что-то от веселенькой атмосферы яслей и детских садов.
Но человек, решивший, что Гарри Бенсона следует оперировать, не может не быть большим оптимистом.
В отделении было тихо — рабочий день кончился, и почти все ушли. Она шла по коридору мимо разноцветных дверей с табличками ЭХОЭНЦЕФАЛОГРАФИЯ, КОРТИКАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ, ЭЭГ, ТЕМЕННАЯ ОБЛАСТЬ и ТЕЛЕКОМП в конце коридора. Работа, которая велась за этими дверями, была такой же сложной, как и названия на табличках. А ведь это только больничное крыло отделения, которое Макферсон называл «прикладным».
Прикладное казалось простым и будничным по сравнению с научным крылом со всеми его химиотродами, компсимами и другой новейшей аппаратурой. Не говоря уже о таких гигантских проектах, как «Джордж» и «Марта» или «Форма Кью». Научное крыло на десять лет обгоняло прикладное, а оно было самым, самым последним словом.
Год назад Макферсон попросил Дженет показать НПИО группе журналистов, которые вели в своих газетах научные отделы. Он поручает это ей, объяснил он, потому что у нее «хороший экстерьер». Это прозвучало смешно, но она была поражена. Обычно Макферсон был старомодно любезен и отечески ласков.
Однако журналисты, когда начался осмотр, были поражены еще больше. Она собиралась показать им и прикладное и научное крыло, но уже прикладное настолько их ошарашило и привело в такое возбуждение, что ей пришлось закончить экскурсию на этом.
Долго после этого ее не оставляло тревожное чувство. Журналисты отнюдь не были наивными простаками. Они зарабатывали себе на хлеб, знакомясь с новыми достижениями во всех областях науки. И все же они онемели, представив себе возможные последствия исследований, с которыми она их познакомила. Сама она успела утратить эту свежесть взгляда и способность объять картину в целом — она работала в НПИО уже три года и постепенно привыкла к тому, что там делалось. Комбинирование людей и машин, человеческого и электронного мозга больше не казалось ей ни странным, ни зловещим. Это просто был путь, ведущий вперед и позволяющий добиваться результатов.
Тем не менее она была против операции Бенсона. С самого начала она считала, что Бенсон не подходит для подобной операции, и у нее еще оставался шанс доказать это.
В конце коридора Дженет остановилась перед дверью с табличкой «Телекомп», из-за которой доносилось слабое шипение печатного устройства компьютера. Она услышала голоса и открыла дверь.
Телекомп был сердцем нейропсихиатрического исследовательского отделения. Это была большая комната, почти вся занятая электронным оборудованием. Стены и потолки были звуконепроницаемые — напоминание о том времени, когда на выходе компьютера стрекотали телетайпы. Позже телетайпы были заменены бесшумными ЭЛ, электронно-лучевыми трубками — печатным устройством, которое наносило буквы на лист бумаги с помощью специального наконечника. Шипение этого устройства было самым громким звуком в комнате. Макферсон настоял на такой замене, потому что, по его мнению, треск телетайпов раздражал больных.
В комнате сидели Герхард и его ассистент Ричардс — близнецы-колдуны, как их прозвали. Герхарду только-только исполнилось двадцать четыре года, а Ричардс был еще моложе. В отличие от остальных сотрудников НПИО они не имели никакого отношения к медицине. Телекомп был для них своего рода площадкой для игр, оснащенной всяческими сложными игрушками. Они работали очень много, но выбирали для этого самое неожиданное время, нередко начиная вечером и кончая с рассветом. На совещаниях в отделении и на других официальных собраниях они появлялись редко — к большому неудовольствию Макферсона. Но в своей области они были незаменимы.
Герхард, щеголявший в ковбойских сапогах, рабочих брюках и сатиновых рубашках, в тринадцать лет прославился на всю страну, построив на заднем дворе дачи своих родителей в Фениксе шестиметровую ракету, работающую на твердом топливе. Ракета была снабжена довольно оригинальной электронной системой управления, и Герхард был твердо убежден, что сумеет вывести ее на орбиту. Соседи, которые могли любоваться носом ракеты, торчавшим над гаражом, встревожились и обратились в полицию, которая в конце концов сообщила о ракете в военное ведомство.
Военные специалисты осмотрели ракету и отправили ее в Уайт-Сэндс для запуска. Вторая ступень ракеты включилась, не успев отделиться от первой, и ракета взорвалась на высоте двух миль. Но к этому времени Герхард уже имел четыре патента на ее электронное оборудование, а колледжи и промышленные фирмы наперебой предлагали ему стипендии. Он отказался от всех предложений, поручил своему дяде разместить патентные отчисления повыгоднее и, едва лишь получив право водить машину, обзавелся «мазерати». Герхард начал работать в фирме «Локхид» в Памдейле, штат Калифорния, но через год ушел, потому что отсутствие официального инженерного диплома лишало его возможности получить повышение. Да и его коллеги без особой симпатии относились к семнадцатилетнему выскочке, который разъезжал на роскошной гоночной машине и предпочитал работать по ночам. По их мнению, ему был совершенно чужд «дух товарищества».
Затем Макферсон взял Герхарда в НПИО для разработки электронных устройств, тождественных человеческому мозгу. Макферсон успел уже побеседовать с десятком-другим кандидатов на эту должность, которые «отдавали себе отчет в сложности проблемы» или видели в ней «интересные побочные возможности», но Герхард сказал, что «это будет занятно», и тут же был зачислен в штат НПИО.
Примерно так же сложилась и жизнь Ричардса. Он окончил среднюю школу и полгода проучился в колледже, но тут его призвали в армию. Его должны были отправить во Вьетнам, но он предложил кое-какое усовершенствование в электронных приборах радиолокаторных установок. Предложение оказалось дельным, и Ричардс, уехав не дальше Санта-Моники, продолжал военную службу уже в лаборатории. После демобилизации он тоже пришел работать в НПИО.
Близнецы-колдуны, улыбнулась Дженет.
— Привет, Джен, — сказал Герхард.
— Как дела, Джен? — спросил Ричардс.
Оба они не признавали никакой официальности и даже Макферсона называли Рогом, на что никто больше в отделении не решался. И Макферсон с этим мирился.
— Отлично, — сказала Дженет. — Процедура третьей степени рассмотрена на конференции. Сейчас я иду к нему.
— Мы кончаем проверку компьютера, — сообщил Герхард. — Как будто все в порядке, — и он показал на столик, где в окружении электронных приборов стоял микроскоп.
— Где он?
— Под микроскопом.
Дженет подошла ближе. Под микроскопом лежала прозрачная пластиковая коробочка размером с почтовую марку. Внутри коробочки находилась сложная система крохотных компонентов. Наружу было выведено сорок контактов. С помощью микроскопа «близнецы» по очереди проверяли каждый контакт.
— Осталось проверить логические цепи, — сказал Герхард. — И на всякий случай у нас приготовлен резервный блок.
