— Доктор Шугармен, я хотел бы узнать ваше мнение по поводу наиболее серьезных проблем, связанных с атомной энергией, контролем над атомным оружием и так далее. Что, по-вашему, здесь самое важное?
В его глазах мелькнула хитринка — сейчас он постарается сразить меня.
— Образование, — изрек он и откинулся назад в кресле — переждать, пока я приду в себя от неожиданности.
Я должным образом удивился.
— Это очень интересный и новый подход к проблеме, доктор Шугармен. Расскажите, пожалуйста, подробнее.
Он был преисполнен важности.
— Я хотел бы выразить беспокойство по поводу того, что широкая публика не понимает значения последних достижений науки. Люди недооценивают меня — я имею в виду, недооценивают науку, — потому что плохо представляют себе, что такое наука. Сейчас я покажу вам кое-что в подтверждение своих слов. — Он стал копаться в бумагах и вскоре протянул мне вырванный из блокнота разлинованный и покрытый ужасными каракулями листок. — Вот это письмо, представьте себе, было послано мне.
Я с трудом разобрал написанное карандашом послание.
Я рассмеялся и посочувствовал доктору Шугармену.
— Неплохой экземплярчик. Вам еще везет, что эти типы пишут письма. А у нас они прямо являются в редакцию, и вынь им да положь непременно главного редактора. Кстати, могу ли я использовать это письмо? Нашим читателям полезно знать такие вещи.
Он подумал, а затем кивнул головой.
— Ладно, берите, только не ссылайтесь на меня. Напишите просто 'известный физик' или что-нибудь в этом роде. Кстати, я считаю, что все это скорее грустно, чем смешно, но у вас свои задачи, я понимаю. Малый этот, по-видимому, чокнутый, но и он, впрочем, как многие другие, полагает, что науука — всего лишь набор фокусов, которыми может овладеть каждый…
Он еще долго распространялся на эту тему. Я вернулся в редакцию и за двадцать минут накатал интервью. Гораздо больше времени и сил мне пришлось потратить, чтобы объяснить редактору воскресного выпуска, почему письмо Гомеса следует опубликовать на развороте, посвященном атомному юбилею. В конце концов он сдался. Письмо пришлось перепечатать, ибо пошли я его наборщикам в том виде, как оно было написано, нам не избежать бы забастовки.
В воскресенье в четверть седьмого утра меня разбудил бешеный стук в дверь моего номера. Еще не совсем проснувшись, я сунул ноги в тапочки, накинул халат и побрел к двери. Но те, за дверью, не собирались ждать. Дверь распахнулась, и в компату ввалились администратор, редактор воскресного выпуска и еще какой-то немолодой человек с каменным лицом, которого сопровождали трое решительного вида молодчиков. Администратор что-то пробормотал и поспешил ретироваться, а остальные двинулись на меня единым фронтом.
— Босс, — промямлил я, — что с-с-лучилось? Один из решительных молодчиков стал спиной к двери, другой — к окну, третий загородил вход в ванную. Их шеф, холодный и колкий, как иней, пригвоздил меня к месту, обратившись к редактору резким начальственным тоном:
— Вы подтверждаете, что этот человек Вильчек?
Редактор молча кивнул.
— Обыскать, — бросил старик.
Молодчик, стоявший у окна, умело принялся за дело, не обращая внимания на невразумительные вопросы, которые я все еще пытался задавать редактору. Редактор старательно избегал моих глаз.
Когда обыск был закончен, старик с застывшим лицом сказал:
— Я контр-адмирал Мак-Дональд, мистер Вильчек, заместитель начальника отдела безопасности Американской комиссии по атомной энергии. Это ваша статья? — Мне в лицо полетела вырезка из газеты.
Я стал читать, спотыкаясь на каждом слове:
АТОМНУЮ ФИЗИКУ МОЖНО РАЗГРЫЗТЬ КАК ОРЕШЕК, ТАК ДУМАЕТ СЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ МОЙЩИК ПОСУДЫ
Письмо, полученное недавно одним известным физиком нашего города, подтверждает слова доктора Шугармена о том, что широкая публика плохо представляет себе трудности работы ученых (см. соседнюю колонку). Ниже мы публикуем это письмо вместе с 'математическими выкладками'.
'Уважаемый господин!
Хочу представить себя Вам, ученому-атомщику, как молодого человека 17 лет, с усердием изучающего…'
— Да, — сказал я, — это написал я, все, кроме заголовка. А в чем, собственно, дело?
— Здесь говорится, что письмо написано жителем Нью-Йорка, однако адрес его не указан. Объясните, почему?
Я сказал, стараясь сохранять спокойствие:
— Я опустил адрес, когда перепечатывал письмо, прежде чем отдать его в набор. Мы в своей газете всегда так делаем. А в чем все-таки дело, не можете ли вы мне сказать?
Адмирал пропустил мой вопрос мимо ушей.
— Вы утверждаете, что имеется оригинал письма. Где он?
Я задумался.
— Кажется, я сунул его в карман брюк. Сейчас посмотрю.
И я направился к стулу, на спинке которого висел костюм.
— Ни с места! — сказал молодчик, что стоял у дверей ванной.
Я застыл на месте, а он принялся выворачивать карманы моего костюма. Письмо Гомеса лежало во внутреннем кармашке пиджака; он протянул его адмиралу. Мак-Дональд сравнил письмо с газетной вырезкой, затем спрятал и то и другое у себя на груди.
— Благодарю за содействие, — холодно обратился он ко мне и редактору. — Но предупреждаю вас: все, что здесь происходило, не подлежит обсуждению и ни под каким видом не должно появляться в печати. Это вопрос государственной безопасности. До свидания.
С этими словами он направился к двери, сопровождаемый своими молодчиками. И тут мой редактор встрепенулся:
— Адмирал, все это завтра же попадет на первую страницу 'Трибюн'.
Адмирал побледнел. После долгого молчания он сказал:
— Надеюсь, вам известно, что наша страна в любой момент может быть вовлечена в глобальную войну. И что наши парни каждый день умирают в пограничных стычках. А все во имя того, чтобы защитить гражданское население, таких, как вы. Так неужели вам трудно держать язык за зубами, когда речь идет о государственной безопасности?
Редактор воскресного выпуска уселся на край кровати и закурил сигарету.
— Все, о чем вы говорите, мне хорошо известно, адмирал. Но мне известно также, что это свободная страна, и, чтобы она впредь оставалась свободной, газета не обойдет молчанием такое вопиющее нарушение закона, как обыск и конфискация документов без предъявления ордера.
Адмирал сказал:
— Поверьте моему слову офицера, что вы сослужите стране плохую службу, если поместите в газете отчет об этом событии.
Редактор мягко гнул свою линию:
— Ага, поверить вашему слову офицера. Вы порвались сюда без ордера на обыск. Разве вы не знали, что это противозаконно? А ваш молодчик был готов стрелять, когда Вильчек хотел подойти к столу.
При этих словах я покрылся холодным потом. Адмиралу, по-моему, тоже было не сладко. С видимым усилием он произнес:
— Приношу извинения за неожиданный визит и невежливое поведение. Меня оправдывает лишь важность происходящего. Могу я быть уверенным, господа, что вы будете хранить молчание?
— При одном условии, — сказал редактор. — Если 'Трибюн' получит монопольное право на публикацию всех материалов, связанных с Гомесом. Заниматься этим будет мистер Вильчек, вы должны помогать ему во всем. Мы в свою очередь обязуемся ничего не печатать без вашего согласия и без одобрения цензуры вашего ведомства.
