лишили докторского диплома. Только за то, что он оказал помощь больному, не состоящему в этом проклятом ВМО. Попробую ему позвонить.
В глазах Дорис блеснул луч надежды. Профессор Крешенцо, с трудом волоча ноги, направился к телефону, стоявшему в коридоре.
Дорис подошла к постели, взяла руку Нико в свою и тихо заплакала.
Нико смотрел на нее и не узнавал.
— Меня грызут собаки, тысячи собак грызут мой жи…
Он перекинулся на другую сторону, свесился вниз, и из горла у него хлынула желтая пенная вода.
— Врача нет дома. Жена сказала, что он отправился поудить и вернется лишь к полудню. Я попросил ее послать кого-нибудь за ним на озеро. Через час позвоню еще раз, — сказал вошедший в комнату Крешенцо.
— Через час? Но ему очень плохо! Его снова вырвало.
— Знаете что: спуститесь-ка вы пока в аптеку. У вас ведь есть книжечка ВМО, не так ли? Мои таблетки тут не помогут. Скажите, что у вас люмбаго, боли в пояснице, впрочем, лучше — невралгия, затронут тройничный нерв. Можете стонать, плакать, кричать, лишь бы вам дали сильнодействующее успокоительное средство.
Дорис заколебалась. Она переводила взгляд с профессора Крешенцо на Нико, который отчаянно корчился в постели.
— Мне нельзя, — пояснил Крешенцо. — Я не член ВМО, мне не дадут и аспирина.
Дорис бегом спустилась по лестнице и помчалась к аптеке. Но попробуй перейти улицу, когда по ней сплошным потоком мчатся левакары! А подземный переход, как назло, далеко. Сколько лишнего времени придется потерять? Она ощутила острую боль в спине и в боку. Неужели и в самом деле началась невралгия? Нет, сейчас все пройдет. Надо только взять себя в руки и не глупить. Все будет хорошо. Солнце, казалось, прожигающее навес крытого рынка, напомнило ей о недавней прогулке, о зеленом куполе леса. Ничего, ничего, все обойдется.
Обычно сильнодействующие таблетки не выдают без рецепта. Но когда Дорис попросила лекарство, аптекарь в белом халате лишь взглянул на ее перекошенное лицо и молча выбил чек.
В полдень пришла ее мать. Ее негодованию не было предела. Она беспрестанно качала головой в знак осуждения, фыркала и то и дело повторяла:
— Я же тебе говорила, дочка, он совершенно безрассудный человек. А ты еще хотела связать с ним свою судьбу!
— Перестань, мама, перестань. Нико — фанфарон и задира, но он чудесный парень. Просто случилось несчастье, и он тут не виноват.
Крешенцо метался из одной комнаты в другую. Он попробовал еще раз позвонить своему другу. Никто не ответил.
«Цветы распускаются в мае, цветы распускаются в мае», — когда-то, в детстве, эта веселая песенка очень ей нравилась. Дорис не может понять, почему этот незатейливый припев припомнился ей именно сейчас.
Мать стоит у спинки кровати и, вытянув шею, словно гусыня, наблюдает за Нико. Время от времени она сокрушенно разводит руками и говорит с наигранным участием:
— Он задыхается. Ему нечем дышать. Разве вы не видите, что он задыхается?
А Крешенцо ни секунды не стоит спокойно на месте: он то прищелкивает пальцами, то лезет в карман за сигаретами и тут же прячет их назад, сообразив, что дым может повредить Нико.
В половине третьего мать берет Дорис за руку и уводит ее из комнаты.
— Идем домой. Поешь, отдохнешь с часок, потом вернешься.
Дорис решительно выдергивает руку и возвращается в спальню.
Лицо Нико искажено гримасой боли, челюсти крепко сжаты, из уголка рта стекает желтоватая слюна. Он молчит и не отвечает на вопросы. Дорис расплакалась, умоляла его: «Ну, скажи что-нибудь», но он в ответ лишь тихонько стонал.
Крешенцо снова бросился к телефону. Подошла жена врача и сказала, что на озере мужа не нашли, а домой он еще не вернулся.
Крешенцо смотрит на Дорис виноватыми глазами.
— Позвоню попозже. Пойду заварю чай.
Крешенцо тоже устал, он с трудом удерживается, чтобы не закурить. Мать Дорис, эта свиная туша, облаченная в цветастое атласное платье, стоит в дверях и неодобрительно хрюкает. Она не намерена терпеть, чтобы ее дочка превратилась в сиделку, и в который раз уговаривает ее уйти. Дорис не отвечает. В ушах по-прежнему назойливо звучат слова: «Цветы распускаются в мае». А перед глазами кружатся в танце девочки в беленьких платьицах. Счастливые, бездумные дни детства, бегущие быстро и гладко, словно застежка молнии… А сейчас время тянется медленно, тоскливо, как в полусне.
Она осталась одна. Мать ушла, Крешенцо тоже куда-то исчез. В полутемной комнате тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на столике да слабыми, на одной ноте, стонами Нико.
Дорис держит руку Нико в своей. Рука горячая, липкая. Нет, Нико не только глупец, но и бунтарь. Он способен на самые благородные порывы, но одновременно упрям и эгоистичен. И ему дико, катастрофически не повезло. Выйти из ВМО и буквально через несколько дней заболеть, причем не простудой или гриппом, а какой-то странной и опасной болезнью! Неужели ему ничем нельзя помочь?..
Она наклоняется к самому уху и тихонько зовет:
«Нико, Нико, ты меня слышишь?»
А Нико ощущает лишь прикосновение холодной руки ко лбу. Он совершенно обессилел и уже не в состоянии собрать воедино разбегающиеся мысли. На стене тени то сплетаются в клубок, то разбегаются в разные стороны. Нет, это не тени, а животные, цветы, птицы, снежные кристаллики. Внезапно от стены отделяется человек с широким костлявым лицом и словно призрак склоняется над постелью. Он в белоснежном халате. Это врач. Из кармана у него виден термометр, а в правой руке он держит шприц, оттопырив указательный палец, чтобы удобнее было колоть.
Мгновенная вспышка света, и видение исчезает. Но тут же к постели подступает уже множество людей в белых халатах. Они выползают из темных углов и. по одному подходят к Нико. Каждый прикладывает к его груди стетоскоп, ощупывает, вынимает спасительный шприц, с адским смехом прячет его за спину и исчезает.
И вот уже комната наполняется термометрами, огромными, пузатыми, с длиннющими столбиками ртути. Хруст стекла, белые пятна в глазах. Кто-то зажег свет. Это Дорис, рядом с нею профессор Крешенцо и какой-то незнакомец.
— Пришел доктор, он быстро поставит тебя на ноги.
Доктор? Нико хочет пошевелить рукой, сказать что-то, но горло перехватило тугим узлом, и он не в силах выдавить из себя ни звука. Лишь молча, недоверчиво глядит на незнакомца.
Дорис тоже во все глаза смотрит на вновь прибывшего. Плотный, с красным, обветренным лицом, он совсем не похож на врача. Седые, коротко подстриженные волосы и мясистое лицо в морщинах придают ему скорее, вид торговца или земледельца. А может, так кажется потому, что он одет во фланелевую рубашку, серый плотный пиджак и холщовые брюки. В руке он держит плетеную корзину для рыбы. Незнакомец кладет корзину на столик, открывает крышку и вынимает медицинскую сумку.
А, так это врач, исключенный из ВМО за то, что он помог незарегистрированному в амбулатории больному. Врач протягивает Дорис свою крупную мозолистую руку и гулким, уверенным голосом называет себя. Разумеется, имя и фамилия — вымышленные, ведь он сейчас рискует угодить в тюрьму.
Врач наклоняется над больным, ощупывает его лоб, поднимает веки, вывертывает нижнюю губу, обнажает белые десны.
— А это что такое? — спрашивает он, проводя пальцем по царапине на шее.
— Он оцарапался о колючую проволоку. В прошлую субботу за городом, — смущенно лепечет Дорис.
Врач задумчиво почесал щеку. Затем снова принялся осматривать Нико, не торопясь, самым тщательным образом. Дорис не понимает, почему врач то и дело потирает переносицу. Когда он вынул из сумки шприц и приготовился сделать укол, она не выдержала и тронула его за плечо.
— Скажите, что с ним?
Врач пожал плечами.
— Не знаю. Похоже на столбняк. Но я вполне мог ошибиться. Отнюдь не исключено, что это обычное заражение. Тогда этот укол ему поможет. К сожалению, у меня почти не осталось лекарств. Если это банальное заражение, то все обойдется. Но если это все же… Словом, противостолбнячной сыворотки у меня нет. И потом, вводить ее теперь все равно слишком поздно.
— Значит?..
— Не надо заранее бояться самого худшего. Сейчас сделаем ему укол, и часа через три-четыре температура должна упасть.
Дорис отвернулась и подошла к окну. Она стояла и невидящим взором глядела во двор, где на веревках висело белье.
Врач вынимает иглу и кладет шприц в сумку.
— Это все, что я мог сделать, — говорит он, обращаясь в пространство.
Протягивает Дорис свою огромную, мускулистую руку и, потоптавшись, решительно направляется к выходу. Крешенцо провожает его до дверей.
— Доктор, мне вы можете сказать, — шепчет он. — Есть хоть какая-нибудь надежда?
В ответ — еле заметный отрицательный жест.
Но Дорис ничего не заметила. Она вновь садится у изголовья постели и с надеждой ждет. Ждет, когда Нико станет лучше.
Лино Альдани
РЫБЫ-КОТЫ ДЛЯ ВЕНЕРЫ
Сэм Эллингтон мерно покачивался в своем уютном кресле-качалке на веранде в тени густых олеандров. Солнце клонилось к закату, в воздухе кружились комары и прочая мошкара, все звуки словно бы стали приглушенными.
Сэм устал за день. И его брат, Арчи Эллингтон, тоже устал. Они до самого вечера охотились за дичью, одолевали вброд ручьи и болота. Им пришлось часами брести по сильно пересеченной местности, где на каждом шагу их подстерегала опасность. Теперь они сидели в углу веранды, наслаждаясь блаженным теплом, которое разливается по телу после тяжелой работы. Сэм развалился в удобном кресле-качалке, а Арчи сидел прямо на полу, прислонившись спиной к стене.
