— Вам нездоровится? Может, здесь слишком душно?
— Нет, нет, — задыхаясь, ответил я. — Со мной такое частенько случается.
— Неужели вас так взволновало упоминание о Корраде Колли? Может, вы тоже были там? — спросил он, понизив голос.
— Что вы?! Как вам такое могло прийти в голову? — запротестовал я, краснея еще больше.
Симпсон растерянно молчал. Он притворялся, будто смотрит в окно, а сам тайком бросал на меня любопытные взгляды. Наконец он не выдержал:
— Послушайте, мы знаем друг друга два десятка лет. Вы пришли сюда, чтобы на себе испытать действие «Торека», не правда ли? Так вот, эта пленка у меня есть. Кстати, я ни разу ее не прослушивал и даже не вынимал из кассеты. Что вам мешает ее прослушать? Поверьте мне на слово, тут нет ни малейшего греха. Ну, не бойтесь же, надевайте шлем.
Я сидел на табуретке в артистической уборной и ждал кого-то. Раздался стук в дверь, и я сказал: «Войдите». Голос был не «мой», и в этом не было ничего особенного. Но он принадлежал женщине, и это уже было странно. Когда мужчина вошел, я повернулся к зеркалу, чтобы пригладить волосы… В зеркале отразилось лицо Коррады Колли, ее светлые, как у кошки, глаза, ее продолговатое розовое лицо, густая черная коса — символ фальшивой невинности. Но облик Коррады Колли принял я, а не кто-либо другой… Мужчина подошел ближе… Я бешено рванул шлем.
— Что вы делаете? — донесся до меня издалека слабый голос Симпсона. — Что случилось? Подождите, подождите, да вы так шнур порвете!
Потом все вокруг окуталось тьмой, наступила тишина. Симпсон отключил ток. Я был вне себя от ярости.
— Как вы смели?! Что за идиотские шутки! С меня довольно, я ухожу.
Симпсон недоумевающе поглядел на меня, потом схватил пленку, прочел ее название и побелел как полотно.
— Поверьте, я никогда не посмел бы подшутить над вами. Произошла ошибка, глупейшая, непростительная ошибка. Посмотрите сами, я был убежден, что на этикетке написано «Вечер с Коррадой Колли», а на самом деле«Коррада Колли, вечер с…» Это пленка для синьор. Я ни разу ее не прослушивал и потому допустил столь досадную оплошность.
Мы в смятении глядели друг на друга. И хотя я попрежнему испытывал сильнейшее смущение, мне вспомнилось, что «Торек» предназначен и для воспитательных целей, и с трудом удержался от смеха.
Но Симпсон смотрел на меня с таким отчаянием и мольбой во взоре, что я просто не мог дольше сердиться на него.
— Ну, хватит об этом. Лучше скажите, что за чудеса скрыты в пленках с серой этикеткой?
— Так вы больше на меня не сердитесь? Благодарю вас, обещаю в дальнейшем быть более внимательным. А это — серия «Эпик».
— «Эпик»? Случайно не освоение Дальнего Запада, разные там военные эпизоды? Все эти «забавные» штучки, которые так нравятся вам, американцам?
Симпсон поистине с христианским смирением сделал вид, будто не заметил иронии в моих словах.
— Нет, эпические подвиги здесь ни при чем. Тут записано все, что связано с так называемым «эффектом Эпикура». Как вы, очевидно, знаете, речь идет о том, что с прекращением состояния страдания наступает… Впрочем, не буду заранее раскрывать секрета. Дайте мне возможность реабилитироваться. Ручаюсь, что на сей раз вы можете не опасаться неприятного сюрприза. К тому же эту пленку «Жажда» я сам не раз прослушивал. Разрешите, я помогу вам надеть шлем.
Жара была просто невыносимая. Кругом высились коричневые скалы, внизу расстилалась унылая песчаная равнина. Я испытывал сильнейшую жажду, но чувства усталости и отчаяния не было. Я знал, что это всего лишь видеозапись, что сзади едет джип фирмы «НАТКА», что я подписал контракт, обязавшись не пить трое суток. Мне было известно также, что я безработный из Солт-Лэйк-Сити и что скоро я смогу выпить хоть целое ведро воды. Мне было ведено идти в определенном направлении, и я повиновался. Жажда была столь нестерпимой, что пересохло не только в горле и во рту, казалось, высохли глаза, а в мозгу то зажигались, то гасли большие желтые звезды. Я прошагал еще минут пять, то и дело спотыкаясь о камни, как вдруг увидел, песчаную площадку, обнесенную полуразрушенной каменной стеной. В центре площадки был колодец с веревкой и деревянным ведром. Я опустил ведро вниз и когда вытащил его, то меня ослепило сверкание воды. Я хорошо знал, что это не ключевая вода, что колодец вырыли только вчера, а воду привезла автоцистерна, стоявшая неподалеку в тени бурой скалы. Но жажда была реальной и мучительной, и я пил, пил жадно, словно теленок, зарывшись лицом в прозрачную воду, и никак не мог оторваться. Время от времени я останавливался, чтобы передохнуть, испытывая самое большое и простое из наслаждений, доступных живущим. И это наслаждение называлось утолением жажды. Однако длилось оно недолго. Я не выпил и литра, а вода больше не доставляла мне никакой радости. Внезапно видение желтой пустыни растаяло, и я очутился в пироге, плывущей по бурному безбрежному морю. И на этот раз я испытывал жажду и знал, что скоро появится вода, прозрачная и необычайно вкусная. Но откуда — мне было неясно: кругом были лишь море да безоблачное небо. Но вот метрах в пятидесяти от пироги всплыла миниатюрная подводная лодка с надписью на борту «НАТКА-11», и сцена вновь закончилась чудесным утолением жажды. Впоследствии я побывал в тюрьме, в товарном вагоне, на больничной койке, и неизменно недолгое чувство жажды сменялось радостным ощущением вкуса ледяной воды на губах, причем избавление всякий раз выглядело неестественно простым и одновременно надуманным.
— Схема несколько однообразная, да и режиссура слабовата, но основная цель, безусловно, достигается, — сказал я Симпсону. — Действительно, в конце испытываешь чувство ни с чем не сравнимого облегчения.
— Это знает каждый, но без «Торека» немыслимо было бы за какие-нибудь двадцать минут столько раз испытать чувство огромной радости. А кроме того, субъект не подвергается ни малейшей опасности, он избавлен от долгих и жестоких мучений, неизбежных при настоящей, неподдельной жажде. И заметьте, во всех пленках «Эпик» чередуются кратковременное неприятное ощущение и столь же непродолжительное, но очень сильное чувство избавления от опасности. Помимо этой пленки, есть пленки, зафиксировавшие чувство голода и по крайней мере десять видов физических и моральных страданий.
— Эти пленки меня удивляют, — сказал я. — Бесспорно, из других можно извлечь кое-что полезное и приятное, ведь получают же зрители удовольствие от концерта или от победы любимой футбольной команды. Но какое удовольствие можно извлечь из этих искусственных, «обезболенных» чудес? По-моему, их могут оценить разве что чудаки-одиночки, предпочитающие консервы свежему мясу. И потом, эти бездушные игры аморальны.
— Возможно, вы правы, — помолчав, сказал Симпсон. — Интересно, однако, как вы на это посмотрите, когда вам будет лет семьдесят или восемьдесят? И должны ли думать так же, как вы, паралитики, люди, прикованные к постели, все те, кто живет, чтобы умереть?
Последовала короткая, но томительная пауза, и Симпсон поспешил показать мне пленки «супер-я» с голубой этикеткой (спасение утопающих, самопожертвование, тайны творчества знаменитых художников, поэтов, музыкантов), а затем пленки с желтой этикеткой, на которых запечатлены религиозные высказывания людей самых различных вероисповеданий. Он не без гордости упомянул, что немало миссионеров уже заказали такие пленки, чтобы новообращенные заранее узнали, какие духовные радости их ожидают.
Потом Симпсон подвел меня к ящику, где хранились пленки с черной этикеткой. Он объяснил, что здесь собраны различные пленки, условно объединенные под названием «Особый эффект». По большей части речь идет об экспериментальных записях, призванных запечатлеть многое из того, что станет возможным в недалеком будущем.
Несколько пленок — синтетические, то есть не записанные с натуры, но смонтированные путем наложения образа на образ, точно так же как создается синтетическая музыка и мультипликационные фильмы. Благодаря этой особой технике монтажа были воссозданы неведомые доселе ощущения. Симпсон рассказал, что в одной из лабораторий фирмы «НАТКА» группа техников работает над записью трагической смерти Сократа, какой ее увидел Федон[1].
Некоторые пленки с черной этикеткой предназначены исключительно для научных целей. К примеру, в них зафиксированы эксперименты с новорожденными, гениями, неврастениками, психопатами, идиотами, даже с животными.
— С животными? — удивился я.
— Да, эксперименты над высшими животными с нервной системой, мало отличающейся от нашей. Есть записи о собаках («Grow a tail!» — «Отрастите и вы хвост!» — с энтузиазмом призывает каталог), о котах, обезьянах, лошадях. У меня пленок с черной этикеткой всего одна. Советую вам прослушать ее, чтобы приятно закончить вечер.
(Ледники искрились под слепящим солнцем, на небе — ни облачка. Я медленно парил, расправив крылья (или руки?) над узкой горной долиной. Она возвышалась над уровнем моря по крайней мере на две тысячи метров, но я отчетливо видел каждый камень, каждую травинку и даже рябь, которая пробегала по кристально чистой воде горного ручья. Мои глаза приобрели необычайную остроту: одним взглядом я охватывал почти всю долину и сторожившие ее скалы. Между тем внизу я различал лишь черную тень. Я слышал шелест ветра и далекий голос реки, чувствовал, как упруго бьет о крылья воздух, но одновременно испытывал какоето оцепенение. Я, отчаянно напрягал мозг, пытаясь вспомнить, что мне нужно сделать. Я точно знал, куда, в какое место должен потом вернуться (на черневшую вдали скалу у зубчатого края ледника, там было мое гнездо, моя самка, мои птенцы), но что именно мне предстояло сделать — ускользало из памяти. Я развернулся против ветра, спустился пониже над продолговатым гребнем и быстро полетел в направлении с юга на запад. Теперь моя огромная тень неслась впереди меня, рассекая стебли травы и комья земли. Сурок-часовой успел трижды свистнуть, прежде чем я его увидел. В то же мгновение я заметил, что прямо подо мной колеблются колосья дикого овса — заяц, все еще не снявший своей зимней шубки, отчаянными прыжками помчался к норе. Я сложил крылья и спикировал прямо на зверька. Он был уже в метре от спасительной норы, когда я расправил крылья, чтобы уменьшить скорость падения, и выпустил когти. Я на лету схватил свою жертву и снова рывком взмыл ввысь. Теперь я точно знал, что должен был сделать, чувство напряжения исчезло, и я плавно полетел к своему гнезду.
Было уже за полночь, когда я стал прощаться с гостеприимным хозяином. Я поблагодарил его за любезный прием и особенно за последнюю пленку, которая доставила мне истинное удовольствие. Симпсон еще раз попросил извинить его за досадную оплошность.
— Конечно, нужно быть предельно внимательным, малейшая неосторожность может привести к самым неожиданным последствиям. Позволю себе рассказать на прощание, что случилось с Крисом Вебстером, инженером фирмы «НАТКА», когда он записывал на первую типовую пленку прыжок с парашютом. Вебстер захотел проверить запись и вдруг, к своему величайшему изумлению, очутился на земле, а рядом валялся нераскрывшийся парашют. Внезапно купол парашюта надулся, взметнулся ввысь, словно снизу подул сильный ветер, и Вебстер почувствовал, что его неудержимо уносит в поднебесье. Минуты две он летел довольно спокойно, а потом стропы резко дернулись, и парашют ринулся вверх с поистине головокружительной быстротой. У Вебстера захватило дыхание, и в то же мгновение парашют захлопнулся, словно зонтик, перекувырнулся несколько раз, сморщился и прилип к плечам. Крис Вебстер несся точно ракета, но все же заметил, что навстречу ему летит самолет с раскрытой дверцей. Крис нырнул в кабину и потом долго еще не мог прийти в себя от страха. Разумеется, вы уже догадались — он вставил в «Торек» пленку не с той стороны.
Прощаясь, Симпсон взял с меня обещание, что я снова приду к нему в ноябре, когда у него будет полный набор пленок.
Бедный Симпсон! Боюсь, что для него все кончено. После многих лет верной и непорочной службы последнее изобретение «НАТКИ» его доконало. А ведь «Торек» должен был обеспечить ему спокойную и приятную старость.
