— Мужики, это хороший пейзаж, — доносилось из-под тента яхты. — Это сильный пейзаж. Кроме шуток, он сделан по большому счету…
Толик прислушался. Да, стало заметно тише. Дождь почти перестал, а ветер как бы колебался: хлестнуть напоследок этих ненормальных в лодках или же все-таки не стоит? Гроза явно шла на убыль.
Валентин пригорюнился. Он лучше кого бы то ни было понимал, что означает молчание Тупапау и чем оно кончится.
— Эй, на 'Пенелопе'! — громко позвал Толик. — Ну что? Я думаю, все на сегодня?
И словно в подтверждение его слов тучи на юго-западе разомкнулись и солнце осветило остров — мокрый, сверкающий и удивительно красивый.
— Ну и кто мне теперь ответит, — немедленно раздался зловещий голос, — ради чего мы здесь мокли?
'Началось!' — подумал Толик.
— Наташка, имей совесть! — крикнул он. — В конце концов это все из-за тебя было затеяно. По твоему же требованию!
Это ее не смутило.
— Насколько я помню, — великолепно парировала она, — устраивать мне воспаление легких я не требовала.
— Ну, что делать, — хладнокровно отозвался Толик. — Первый блин, сама понимаешь…
— Иными словами, — страшным прокурорским голосом произнесла Наталья, — предполагается, что будет еще и второй?
На «Пенелопе» взвыли от возмущения. Первого блина было всем более чем достаточно.
Толик, не реагируя на обидные замечания в свой адрес, стал выбирать носовой якорь. Якоря были полинезийские — каменные, на кокосовых веревках. Тросы, как и щегольские поручни яхты, пошли на протянутый до первой пальмы громоотвод.
Невозмутимость вождя произвела должное впечатление. На «Пенелопе» поворчали немного и тоже принялись выбирать якоря и снимать тент. Не унималась одна Наталья.
— Валентин! — мрачно декламировала она, держась за мачту и поджимая то одну, то другую мокрую ногу. — Запомни: я тебе этого никогда не прощу! Так и знай! Ни-ког-да!
Толик швырнул свернутый брезент на дно дюральки и в бешенстве шагнул на корму.
'Ох, и выскажу я ей сейчас!' — сладострастно подумал он, но высказать ничего не успел, потому что в следующий миг вода вокруг словно взорвалась. Все стало ослепительно-белым, потом — негативно-черным. Корма дюральки и яхта ощетинились лучистым игольчатым сиянием.
'Ну, твое счастье!' — успел еще подумать Толик.
Дальше мыслей не было. Дальше был страх.
Никто не заметил, когда подкралась эта запоздалая и, видимо, последняя молния, — все следили за развитием конфликта.
Дюралька вырвалась из беззвучного мира черных, обведенных ореолами предметов и, получив крепкий толчок в дно, подпрыгнула, как пробковый поплавок. Толик удачно повалился на брезент. Но, еще падая, он успел сообразить главное: 'Жив!.. Живы!'
Толик и Валентин вскочили, и кто-то напротив, как в зеркале, повторил их движение. Там покачивалась легкая лодка с мощным подвесным мотором, а в ней, чуть присев, смотрели на них во все глаза двое серых от загара молодых людей, одетых странно и одинаково: просторные трусы до колен и вязаные шапочки с помпонами. Оба несомненно были потрясены появлением несуразного судна, судя по всему, выскочившего прямо из-под воды.
— Кол! Скурмы! [Скурмы — рыбоохрана (браконьерск.); Кол — по-видимому, имя собственное] — ахнул кто-то из них, и молодые люди осмысленно метнулись в разные стороны: один уже рвал тросик стартера, другой перепиливал ножом капроновый шнур уходящей в воду снасти.
Лодка взревела, встала на корму и с неправдоподобной скоростью покрыла в несколько секунд расстояние, на которое 'Пуа Ту Тахи Море Ареа' при попутном ветре потратил бы не менее получаса.
— Стой! — опомнившись, закричал Толик. — Мы не рыбнадзор! У нас авария!
Лодка вильнула и скрылась в какой-то протоке.
— Могли ведь на буксир взять! — крикнул он, поворачиваясь к Валентину. — Или бензина отлить!..
Тут он вспомнил, что мотора у него нет, что за два месяца мотор целиком разошелся на мелкие хозяйские нужды, вспомнил и захохотал. Потом кинулся к Валентину, свалил его на брезент и начал колошматить от избытка чувств.
— Валька! — ликующе ревел вождь. — Умница! Лопух! Вернулись, Валька!..
Потом снова вскочил.
— А где «Пенелоп»? Где яхта? Опять потеряли?… Ах, вон он где, черт латаный! Вон он, глянь, возле косы…
Толик бросался от одного борта к другому — никак не мог наглядеться. Вдоль обрывистого берега зеленели пыльные тополя. Мелкая зыбь шевелила клок мыльной пены, сброшенный, видать, в реку химзаводом. А над металлургическим комбинатом вдали вставало отвратительное рыжее облако. Да, это был их мир.
Валентин все еще сидел на брезенте, бледный и растерянный.
— Этого не может быть, — слабо проговорил он.
— Может! — изо всех сил рявкнул счастливый Толик. — Может, Валька!
— Не может быть… — запинаясь, повторил Валентин. — Тростинкой! На песке! А потом взял кусок обыкновенной проволоки…
Он ужаснулся и умолк.
— Что же это выходит… я — гений? — выговорил он, покрываясь холодным потом. — Толик!!!
Толик не слушал.
— Мы дома! — орал Толик. — Эй, на «Пенелопе»! Дома!..
'Пенелоп' шел к ним под парусом. Судя по счастливой физиономии Федора Сидорова, картины не пострадали, и мировая известность была ему таким образом обеспечена.
Справедливости ради следует заметить, что мировую известность, которой Федор в итоге достиг, принесли ему вовсе не полотна, а небольшая книга мемуарного характера 'Как это было', хотя читатель, наверное, не раз уже имел возможность убедиться, что было-то оно было, да не совсем так.
На носу яхты стояла Наталья и всем своим видом извещала заранее, что ничего из случившегося она прощать не намерена. Ее большие прекрасные глаза напоминали лазерную установку в действии.
И вот тут произошло самое невероятное во всей этой истории. Валентин, на которого столь неожиданно свалилось сознание собственной гениальности, вскинул голову и ответил супруге твердым, исполненным достоинства взглядом.
Наталья удивилась и приподняла бровь, что должно было бросить Валентина в трепет. Вместо этого Валентин нахмурился, отчего взгляд его стал несколько угрожающим.
Определенно, в мире творилось что-то неслыханное. Наталья нацепила очки и уставилась на мужа выпуклыми радужными зыркалами тупапау.
Полинезийцы бы, конечно, бросились врассыпную, но гениальный Валентин только усмехнулся, и Наталья растерялась окончательно.
Впрочем, дальнейшая судьба этой удивительной четы интересовать нас не должна. Открытие было сделано, и как бы теперь они там ни переглядывались — на дальнейший ход истории человечества это уже повлиять не могло.
Ты, и никто другой
Монтировщики посмотрели, как уходит по коридору Андрей, и понимающе переглянулись.
— Она ему, наверное, сказала: бросишь пить — вернусь, — поделился догадкой Вася-Миша.
— Слушай, — встрепенулся Виталик, — а что это он в театре ночует? Она ж квартиру еще не отсудила.
— Отсу-удит, — уверенно отозвался два года как разведенный Вася-Миша. — Все они…
Андрею показалось, что левая фурка просматривается из зала, и он толчком ноги загнал ее поглубже за кулисы. Низкий дощатый помост, несущий на себе кусок дачной местности, отъехал на метр; шатнулся на нем тополек с листьями из клеенки, закивала гнутой спинкой кресло-качалка.
До начала вечернего спектакля оставалось около трех часов. Андрей вышел на середину сцены, присел на край письменного стола и стал слушать, как пустеет театр.
Некоторое время по коридорам бродили голоса, потом все стихло. Убедившись, что остался один, Андрей поднялся, и тут его негромко окликнули.
Вздрогнул, обернулся с напряженной улыбкой.
Возле трапа, прислонясь плечом к порталу, стояла Лена Шабина. Красиво стояла. Видимо, все это время она, не меняя позы, ждала, когда он обратит на нее внимание.
Тоскливо морщась, Андрей глянул зачем-то вверх, на черные софиты, и снова устроился на краешке стола.
Лена смотрела на него долго, уяснив, что со стола он теперь не слезет, оторвала плечо от портала и замедленной, немного развинченной походкой вышла на сцену. Обогнула Андрея, задумчиво провела пальчиком по кромке столешницы и лишь после этого повернулась к нему, слегка склонив голову к плечу и вздернув подбородок.
— Говорят, разводишься? — Негромкая, подчеркнуто безразличная фраза гулко отдалась в пустом зале.
Андрей мог поклясться, что уже сидел вот так посреди сцены, и подходила к нему Лена, и задавала именно этот вопрос.
— Ты-то тут при чем?…
— Хм… При чем… — повторила она весьма мелодично. — При чем?
Славно подбирала нужную интонацию.
— При чем!.. — выговорила она в третий раз. — Так ведь я же разлучница! Змея подколодная. А ты разве еще не слышал? Оказывается, я разбила твою семью!
Голос Лены был звонок и ядовит.
'Выслеживала… — думал Андрей. — Да что же это за обязанность такая — расквитаться за все, даже если тебе от этого никакой выгоды!.. Почему они так
