Мы неслись вниз, машина ржала, как бешеная, люди побросали мушкеты и разбежались кто куда, а мы пролетели над самым костром и снова пулей взвились вверх под торжествующий рев машины. Потом я повернул, и мы пронеслись над верхушками деревьев, упершись одним крылом в луну.
— Прошу прощения, сэр, — сказал я, не дожидаясь, пока майор опомнится. — Она резвится — молодая еще. Но меня она, кажется, уже слушается.
— Тогда поворачивай в штаб, пока ты нас не угробил, — сказал он ледяным голосом. — Потом поговорим.
— Так точно, сэр, — ответил я, разыскал в стороне реку и полетел над ней.
Сориентировавшись, майор вывел нас обратно к тому же полю.
— Подожди здесь, — сказал он, когда мы приземлились, и быстро пошел по тропинке к палатке генерала.
Меня это вполне устраивало: я чувствовал, что пора бы выпить, и потом я уже полюбил эту машину и хотел о ней позаботиться. Я обтер ее своим шарфом и пожалел, что не могу задать ей какогонибудь корма. Потом я пошарил внутри и принялся крыть того часового — по-моему, даже почище, чем майор крыл меня. Моя водка пропала! Я догадался, как было дело: он подобрался к машине и стащил кувшин, пока мы с майором были в палатке у генерала, а теперь, наверное, попивает у себя в караулке мою водку и посмеивается.
Тут быстрым шагом подошел майор.
— Назад, в Вашингтон, и поскорее! — сказал он. — Ее нужно доставить на место до рассвета, иначе прервется пространственно-временной континуум, и тогда неизвестно, что будет.
Мы залили бак и полетели назад, в Вашингтон. Я притомился, и машина, по-моему, тоже. Она чувствовала, что летит домой, в свое стойло, и мирно пыхтела.
Мы приземлились у тех же деревьев и вылезли, скрюченные от усталости. Машина немного поскрипела, повздыхала и успокоилась. Ей тоже изрядно досталось. В крыльях у нее осталось несколько дырок от пуль, и хвост был немного опален, а так ничего не было заметно.
— Шевелись, мальчик! — сказал майор. — Иди-ка, поищи лошадей, а я поставлю машину на место.
Он взялся за летающую машину и принялся толкать ее вперед.
Лошади паслись неподалеку. Я привел их и привязал к дереву. Когда майор вернулся, уже начинало светать. Мы пустились в обратный путь.
Ну, в общем, повышения я так и не получил.
И крыльев на мундир тоже. Стало жарко, и скоро я задремал. Через некоторое время майор закричал: «Эй, мальчик!», я проснулся и отозвался, но он звал не меня. Мимо бежал мальчишка-разносчик, и когда майор купил газету, я подъехал к нему, и мы вместе стали читать, сидя в седлах на окраине Вашингтона.
«БИТВА ПОД КОЛД-ХАРБОРОМ» — было написано там, а ниже — множество заголовков поменьше:
«ПОРАЖЕНИЕ АРМИИ СОЮЗА! НЕУДАЧНАЯ АТАКА НА РАССВЕТЕ! ОТБРОШЕНЫ ЧЕРЕЗ ВОСЕМЬ МИНУТ! СВЕДЕНИЯ О ПОЗИЦИЯХ МЯТЕЖНИКОВ ОКАЗАЛИСЬ НЕВЕРНЫМИ! ПОТЕРИ КОНФЕДЕРАТОВ НЕВЕЛИКИ, НАШИ ОГРОМНЫ! ГРАНТ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ДАТЬ ОБЪЯСНЕНИЯ; ПРЕДСТОИТ РАССЛЕДОВАНИЕ!»
Дальше все излагалось подробно, но мы читать не стали. Майор швырнул газету в канаву и пришпорил лошадь, а я — за ним.
К полудню мы были уже в расположении своей части, но генерала разыскивать не стали. Мы решили, что это лишнее — не иначе, как он сам нас разыскивает. Правда, он нас так и не нашел: может быть, из-за того, что я отрастил бороду, а майор свою сбрил. А как нас зовут, мы ему не говорили.
В конце-то концов Грант взял Ричмонд — это был настоящий генерал, — но ему пришлось долго держать осаду.
С тех пор я его видел только раз, много лет спустя, когда он уже не был генералом. Это было в Новый год, я попал в Вашингтон и увидел, что у Белого дома стоит длинная очередь. Я сообразил, что это, наверное, публичный прием, который президент устраивает каждый Новый год. Я встал в очередь и через час вошел к президенту.
— Помните меня, генерал? — спросил я.
Он поглядел, прищурившись, потом весь побагровел и начал сверкать глазами. Но тут вспомнил, что я тоже избиратель, сделал глубокий вдох, заставил себя улыбнуться и показал головой на дверь сзади себя.
— Подожди там, — сказал он.
Прием скоро кончился, и генерал уселся напротив меня за большой стол, сунув в рот огрызок сигары.
— Ну, — сказал он, не тратя времени на вступление, — выкладывай, что там у вас стряслось?
Я ему и рассказал — я уж давно все сообразил. Рассказал, как наша летающая машина взбесилась и начала выкидывать коленца, пока мы не перестали понимать, где верх, а где низ, и как мы полетели обратно, на север, и сняли план наших собственных позиций.
— Это-то я понял сразу, как только приказал начать атаку, — сказал генерал.
Тогда я рассказал ему про часового, который продал мне краденую водку, и как я думал, что он ее опять у меня украл, а он этого вовсе и не делал. Генерал кивнул.
— Значит, заправили машину водкой вместо бензина?
— Так точно, сэр, — ответил я.
Он снова кивнул.
— Ну ясно — конечно, машина взбесилась. Это был мой особый сорт — тот самый, что так любил Линкольн. Проклятый часовой всю войну ее у меня воровал.
Он откинулся в кресле, дымя сигарой.
— Ну что ж, пожалуй, даже хорошо, что у вас ничего не получилось. Ли тоже так думал. Мы говорили об этом в Аппоматоксе перед его капитуляцией, когда ненадолго остались с ним наедине в домике фермера. Я никому никогда не говорил, о чем мы тогда разговаривали, и с тех пор все над этим голову ломают. Так вот, сынок, мы говорили о военно-воздушных силах, Ли был против них, и я тоже. Войну нужно вести на земле, мой мальчик, а если когда-нибудь ее перенесут в воздух, то непременно начнут бросать бомбы, помяни мое слово, и это ни к чему хорошему не приведет. Поэтому мы с Ли решили помалкивать о воздушных машинах и сдержали слово — ни у меня, ни у него в мемуарах об этом ни звука не найти. Правильно сказал Билли Шерман: «Война — это ад, и нечего думать над тем, как бы сделать ее еще хуже». Так что ты тоже помалкивай про Колд-Харбор. Ни слова, пока тебе сто лет не стукнет.
— Так точно, — сказал я и помалкивал.
Но теперь мне, сынок, уже порядком за сто; если бы генерал хотел, чтобы я молчал и дальше, он бы мне так и сказал тогда. Так что нечего там махать руками, слышишь, мальчик? Подожди, пока кончит говорить самый что ни на есть первый пилот в мире!
Э. ГАМИЛЬТОН
ОТВЕРЖЕННЫЙ[9]
Ему казалось, что Бродвей никогда не выглядел так угнетающе в ранних зимних сумерках, когда газовые фонари еще не успели зажечь, а старые тополя с опавшими листьями неуклюже раскачивались под холодным ветром. Копыта лошадей и колеса повозок стучали и скрипели по разбитой мостовой, падали редкие хлопья снега.
Он думал о том, что где угодно будет лучше, чем здесь. В Ричмонде, Чарльстоне, Филадельфии. Хотя, по правде говоря, он устал и от них. Он всегда уставал от мест, даже от людей. А может быть, у него было просто плохое настроение после постигшей его сегодня неудачи следом за вереницей многих других неудач.
Он потянулся и вошел в неубранную маленькую конторку из двух комнат. Тщедушный человек, сидевший за столом, быстро поднял голову и с надеждой посмотрел на него.
— Нет. Ничего.
Проблески надежды потухли во взгляде смотревшего на него человека. Он пробормотал:
— Нам долго не протянуть. — Затем, помолчав, добавил: — К вам пришла молодая девушка. Ждет в кабинете.
— Я что-то не в настроении оставлять автографы в альбомах молодых девушек.
— Но… она выглядит богатой…
По улыбнулся своей саркастической улыбкой, скривив рот и обнажив при этом белые зубы.
— Понятно. А у богатых молодых девушек имеются богатые папочки, которых можно уговорить вложить деньги в умирающий литературный журнал.
Но, войдя в свой кабинет и отвешивая поклон сидевшей там девушке, вирджинец был сама любезность.
— Я весьма польщен, мисс…
Она прошептала, не поднимая глаз;
— Эллен Донсел.
На ней был шикарный наряд, начиная с мехового манто и кончая красивой голубой шляпкой. На пухлом розовощеком личике застыло глупое выражение. Но, когда она посмотрела на него, По вздрогнул от изумления. Глаза на круглом лице сверкали, в них сквозили ум и огромная жизненная сила.
— Вы, верно, хотите, — сказал он, — чтобы я читал свои стихи на каком-нибудь вечере, но у меня, к сожалению, совсем нет на это времени. Или, может быть, вам нужна копия «Ворона», написанная моей рукой?..
— Нет, — сказала она. — У меня к вам поручение.
По поглядел на нее вежливо и выжидающе.
— Да?
— От… Аарна.
Слово, казалось, повисло в воздухе как эхо отдаленного колокольчика, и какое-то мгновение оба они молчали, так что с улицы ясно было слышно, как скрипит и стучит проезжающий транспорт.
— Аарн, — повторил он, наконец. — Какое приятное звучное имя. Кто это?
— Это не человек, — сказала мисс Донсел, — а название места.
